Грустный клоун. Алексей Викторович Байдаков

не имел, о чём Максим разговаривает с детьми, но был уверен, что именно в этом разговоре кроется ответ на загадку с временным улучшением состояния его подопечных. Съедаемый любопытством директор на цыпочках прокрался вдоль стены, стараясь подобраться поближе, но у клоуна словно были глаза на затылке. Он быстро повернул голову и с укором посмотрел на Покровского, которому тут же стало стыдно за свою ребяческую затею. Единственное, что директор успел заметить, были странные глаза Максима. Обычно серые и безжизненные сейчас они излучали мягкий волшебный свет, который медленно угасал, пока он смотрел на директора. Наконец, Максим вернулся к общению с детьми, и Покровский облегчённо вздохнул. «И чего меня чёрт дёрнул подслушать? Какая, в конце концов, разница, как он это делает? Главное что детям становится лучше. Не хватало ещё поссориться из-за такой ерунды».

      Спустя полчаса клоун обошёл всех детей и вышел в центр комнаты, чтобы совершить последний обязательный ритуал. Он низко поклонился всем присутствующим, попрощался, схватил свой саквояж и под оглушительные аплодисменты быстро покинул помещение. Максим никогда не задерживался в хосписе даже на минуту, как бы дети и сам Покровский его не уговаривали. Вот и сейчас директору пришлось почти бежать за ним, чтобы проводить до двери. Пересекая фойе, они застали удручающую картину в виде рыдающей женщины и утешающего её мужчину. Родители Паши, догадался Покровский и с обречённостью подумал о будущей процедуре прощания, в которой больше всего он не любил общение с родителями. Эти люди сдают своих детей в хоспис, прикрываясь неспособностью поддерживать их жизнь на должном уровне дома, но истинная причина кроется в другом. В том, в чём им стыдно признаться не только друг другу, но даже самим себе. Неизлечимо больные дети становится для них каждодневным напоминанием о собственной беспомощности и страхе перед смертью, что раз и навсегда нарушает их привычный образ жизни, вгоняет в депрессию и тоску. И не в силах это терпеть, они отправляют ребёнка в хоспис, чтобы поплакать, когда всё, наконец, закончится. И Покровский не был уверен, что это не слёзы облегчения.

      – Максим, спасибо тебе за выступление, – запыхавшись, поблагодарил клоуна Сергей Константинович, когда они, наконец, остановились на крыльце.

      – Угу, – сухо кивнул тот в ответ, выуживая из бездонного кармана клоунских штанов старинный серебряный портсигар и такую же старую зажигалку.

      – Максим, я давно хочу тебя спросить, – директор взял предложенную сигарету и прикурил её массивной Zippo, – как ты это делаешь?

      – Делаю что? – спросил клоун и глубоко затянулся, закрыв глаза. Он казался очень уставшим.

      – Даже не знаю, с чего начать. – Покровский посмотрел в серое небо, тщательно подбирая слова. – С тех пор, как ты впервые появился в нашем хосписе, продолжительность жизни пациентов существенно увеличилась. К нам недавно даже комиссия приезжала. В минздраве заинтересовались нашими показателями и решили проверить, не занимают