Восстанавливать «Дикарку» было «ужасно эротичное занятие», как всегда выражался в таких ситуациях капитан Джон. Ему доставляло удовольствие мучиться, впрочем, как и мне. Стирая в кровь ладони, коленки и плечи, ковыряясь в узких отсеках двигателя и трюмах, мы проклинали жестокие ветры и песок, испортивший приборы и механизмы. Но смиренно принимали наказания судьбой…
Я начищал белоснежным полотенцем стаканы, наливал Самуэлу «огненной воды».
– Самуэл, для тебя алкоголь яд. Ты же индеец.
– На четверть, – сказал Самуэл, прихлебывая виски.
– Аргумент, – ответил я, наполняя его стакан наполовину.
О смерти Боба мы больше не заговаривали. Самуэл все объяснил еще тогда на обратном пути в машине. И чего ворошить могилы предков. Самуэл сожалел о непогоде, говорил, что каждый день простоя отнимает у него сотни долларов.
– Зачем тебе деньги, Самуэл? – спрашиваю старого моряка. – Ты же стар, и у вас вроде бы нет никого, кому вы с Сарой могли бы помогать.
Это было жестоко с моей стороны – задавать такие вопросы. То ли я был в подпитии, то ли Самуэл сам завел этот разговор, одним словом, на откровения капитан краболова шел охотно. Утрату сына они с женой пережили стоически. Прошли годы. Боль утихла. Время сглаживает и зарубцовывает раны, повторял Самуэл.
– Деньги – это воля, – сказал капитан.
– Шрамы остаются, – произнес я. – Воля – шлюха.
– Шлюха? – задумался Самуэл. – От твоих историй иногда стынет кровь в жилах. От любви до ненависти у тебя один шаг.
– Мне иногда казалось, когда мы с Джоном три месяца торчали на Командорах, что остров, любой остров в океане, через месяц пребывания на нем становится тюрьмой, куда ты по доброй воле или недоразумению