Шло время. На кухне наконец затеяли ремонт, плиту передвинули, и Саню вместе с прочим мусором повёз в последний путь огромный оранжевый катафалк.
Она лежала, надёжно закутанная в паутинный саван, и думала: ну да, да, вот оно, я буду возлежать вечно в центре огромного холма, я буду средоточием этой пирамиды…
И это была её последняя мысль перед тем, как она превратилась в маленькую щепотку жирного пепла.
В городе наконец-то запустили мусоросжигающий завод.
Былененький он зел
Теплоход, трудолюбиво урча, неторопливо двигался по нескончаемой ленте реки. После ужина Анна Петровна, погуляв по палубе, направилась к излюбленному месту под окном своей каюты, на ходу доставая книгу из сумки… и замерла.
На столике сидел кузнечик. Он был большой, пожалуй, с мизинец, и не просто зелёненький, как в глупой песенке – ярко-изумрудный и блестящий, как молодая трава, с забавными усиками и выпуклыми перламутровыми глазищами. Анна Петровна, вспомнив юннатское детство, отщипнула кусочек плюшки, прихваченной с ужина к вечернему чаю и осторожно придвинула к насекомому – забавы ради, предполагая, что едят они вроде как всякую травку. И очень удивилась, когда кузнечик с явным аппетитом принялся поедать угощение, замысловато шевеля страшноватыми на вид челюстями.
Она глядела на кузнечика и ясно представляла, как это чудное творение природы вскоре окажется раздавленным шаловливой детской ручонкой… ну или сдуру сиганёт за борт. И она, украдкой оглядевшись и сама себе удивляясь, аккуратно изловила насекомое, принесла пинающегося кузнечика в каюту, вытряхнула из большой походной кружки остатки купленной вчера вишни и усадила туда найдёныша, прикрыв вместо крышки толстой рекламной брошюрой.
Ночью, как обычно, пришла мама. В каждом сне Анны Петровны с мамой случалось что-нибудь плохое – и надо было нести её по лестнице, и хоть мама была такая, как в последний свой год, исхудавшая и невесомая, но с лестницей вечно что-то было не так, и вместо родной шестьдесят пятой квартиры вдруг оказывалась уже пройденная шестьдесят первая, и надо было тащить дальше, а мама смотрела в грязный потолок мёртвым инсультным глазом, а другой глаз все пытался что-то отыскать вокруг, и неразборчивое бормотание оформлялось в одно бесконечное: «хва… тит… хва… тит…»
Анна Петровна проснулась в холодном поту, раздавленная чувством вины, осточертевшим и абсолютно иррациональным – она была при маме безотлучно, и дожила мама почти до девяноста… Дурацкая была идея уехать в круиз, чтобы развеяться, ведь сама эта поездка стала возможна только потому, что мамы больше нет – благодаря тому, что её больше нет…
Пытаясь