– Я не пойду!
– Что? – крикнула она, прикладывая руки к ушам.
Я подбежал к ступенькам, скинул шорты, скомкал промокшую насквозь футболку и бросил одежду матери. Она поймала ее и засмеялась.
– Не пойду домой! – крикнул я снова, выбегая под дождь в одних трусах.
Я до последних своих дней буду помнить, каково это – бежать, когда уже больше не можешь, и ничего не бояться.
Я вопил, стараясь перекричать гром и шум дождя, и радостно улюлюкал с каждой молнией. Бегал по двору, хватался за переросшие побеги жимолости, растирал их руками, и они выделяли свой сладкий, усиливавшийся от дождя аромат. Я промок до костей, но ощущал себя свободным как никогда и на седьмом небе от счастья. Наблюдая за мной, мама тоже смеялась. Мне кажется, я до последних своих дней буду вспоминать этот эпизод: каково это – бежать, когда уже не можешь, и ничего не бояться.
Летом 1973 года мама решила пожить вместе со мной в Аттике, штат Нью-Йорк. Нашелся очередной повод для ее праведного гнева – произошедший за два года до этого бунт в тюрьме Аттики, когда погибли сорок три человека, большинство из них были заключенными, расстрелянными охранниками с тридцатифутовых вышек. В Северной Каролине мама ставила спектакли с заключенными, отражая в своих пьесах их жизнь и борьбу. Она подала заявку и получила грант на один год, чтобы заниматься той же деятельностью в строго охраняемом заведении Аттики. Бунт начался в день ее рождения – она посчитала это знаком, что ее место там.
Мы сели в желтый «Фольксваген», набитый до самой крыши вещами, помахали на прощанье Коуку, которому, вопреки его желанию, пришлось остаться, и направились на север, в Аттику. Позже Коук сказал мне, что считал эту затею большой ошибкой и что не надо было отпускать меня с матерью, но он работал весь день, а по вечерам был занят в театре, так что у него не оставалось бы времени, чтобы заботиться обо мне.
Мы жили над пекарней, в маленькой квартире, в которой пахло корицей и свежей выпечкой. Мама спала на матрасе на полу в спальне, а я – на протертом диване в гостиной. Каждое утро, в половине седьмого, под нашими окнами проезжал поезд, издавая свисток. Он служил мне будильником, особенно когда мама задерживалась в тюрьме и не приходила домой ночевать. Иногда я вместо занятий слонялся вдоль железной дороги с другими прогульщиками или уже отчисленными из школы. Почти у всех родители работали охранниками в тюрьме.