– Стража охранять тебя должна, а не с поручениями бегать! – оглянувшись на близкую дверь, укорил супругу великий князь.
– От кого? – округлив глаза, широко развела руками женщина. – Я же у себя дома!
Она рассмеялась, снова торопливо чмокнула мужа в губы и быстро зашагала по обитому зеленой кошмой коридору. Княгиня более не сдерживала радости – но каждый, кто ее видел, полагал, что в столь прекрасное настроение правительницу привел случившийся с мужем разговор.
Да, действительно, Софье Витовтовне хотелось петь и танцевать, кружиться и хохотать – и она едва сдерживала пылающий в душе жар, что явственно, словно горячее вино, растекался по жилам. Сердце ее стучало, а воздуха не хватало, чтобы наполнить легкие, она не ощущала ни своего веса, ни тяжести минувших годов, и наполняющее ее счастье вырывалось наружу тем невидимым глазу, но заразительным светом, каковой заставлял встречных слуг удивленно приоткрывать рот, вскидывать брови, растягивать губы в улыбке – прежде чем торопливо поклониться московской правительнице.
Комната перед опочивальней княгини была очень светлой, настоящей светелкой – в толстой бревенчатой стене имелись аж два окна высотой в рост человека и в полтора шага шириной. Слюдяные пластинки разбивали падающие на них солнечные лучи на радужные отблески, наполняющие помещение веселыми разноцветными переливами. Толстый персидский ковер на полу, кошма на стенах, расписной потолок из перекрывающих друг друга огромных ромашек. Всю мебель, кроме кресла перед левым окном, здесь заменяли сундуки разного размера. Даже перед овальным зеркалом из полированного серебра вместо табурета или кресла стоял высокий сундук из темно-красной вишни, окованный медью и с медными же заклепками на боках. Вестимо – великая княгиня не особо доверяла просторным кладовым и все самое ценное предпочитала держать рядом с собою, под личным приглядом и под рукой.
Софья Витовтовна, негромко напевая, начала раздеваться, не дожидаясь слуг: расстегнула плащ и скинула его прямо на пол, развязала платок, расстегнула жемчужную налобную подвеску с височными кольцами, развернула самоцветное оплечье…
– Как можно, княгиня?! – даже испугались, увидев сие, боярыни из свиты. Едва открыв дверь, они тут же кинулись к госпоже: – Что же ты сама-то утруждаешься?! Дозволь помочь, дозволь услужить!
В несколько рук на правительнице великой державы расстегнули оплечье, сняли с нее тяжелое парадное платье из густо расшитой золотой нитью парчи с собольей опушкой.
– Подайте домашнее, зеленое, – распорядилась Софья Витовтовна. – Пуховый платок и каракулевую душегрейку.
Свита засуетилась. Защелкали замки шкатулок, скрипнули петли тяжелых крышек на сундуках, зашелестело перекладываемое тряпье.
– Ты меня звала, великая госпожа? – В раскрывшейся двери появилась упитанная миловидная девица; ростом Софье Витовтовне едва под подбородок, с округлым лицом, пухлыми