Когда рукой до дверной ручки дотронулся, показалось, что током шибануло. Это чертовски сложно – смотреть в глаза тому, кто тебе верит, и понимать, что ты этого не заслуживаешь. Только это ничего не меняет. Потому что в этих глазах по-прежнему – любовь и вера. И это горькое чувство вины, что опять она здесь из-за меня. Испуганная. Растерянная. В шаге от очередной трагедии, которая вывернула ее душу наизнанку. Потому что когда-то это уже было. Что вынуждена смотреть горькой правде в глаза: нет никакой безопасности… не будет никакой веселой и беззаботной жизни. Только передышки, краткие паузы в этих адских испытаниях, которые и составляют жизнь таких, как мы.
– Папа… папа! – бросилась в объятия, и я сжал ее настолько сильно, что она ахнула. Не рассчитал силы. Потом отпрянул на секунду, всматриваясь в лицо, и покрыл поцелуями веки, лоб, щеки, гладил по волосам и смотрел, не отрываясь. Убеждаясь, что цела и невредима, и, не в силах и слова сказать, опять к себе притянул. Не знаю, кого благодарил в тот момент, только в голове одна и та же мысль, как шарманка… «она в порядке… все обошлось». А потом ее голос меня из этого марева выдернул:
– Пап… а что с Лексой? Пап! Они ее выкрали… ты понимаешь? Если бы не Русый… – не выдержала, расплакалась, и я эту влагу кожей своей чувствовал, потому что разъедала ее, словно кислота. О Лексе переживает… О той, которая предала, как последняя тварь. Втерлась в доверие и, дождавшись нужного момента, ужалила, не задумываясь и никого в расчет не беря.
А ведь я не поверил вначале. Не мог. Уверен был, что подвох какой-то. Не могла она всех нас так подставить и Нармузинову сообщить. Не после всего, что было… А потом вдруг сам себя остановил… А что было, Воронов? Поверил романтическим бредням малолетки? Повелся на девчонку, которая острых ощущений искала и получить хотела, что недоступно было? Привыкла, что все на блюдечке подносят. А когда отвечать время пришло, испугалась папочки? Этому ты поверил?
Но все равно внутри что-то подсказывало, что не такая она. Испугаться могла, молодая совсем, да и иллюзий никогда не питала относительно отца своего, ублюдка. Довериться побоялась, думая, что поиграю с ней и брошу. Но так подло и искусно подставить? В голове не укладывалось, да и сердце глупое верить не хотело. Сколько раз я прокручивал в голове эти мысли. Выискивая миллионы причин, чтобы не поверить.
А потом телефон Карины проверили – и все на свои места встало. Там было четко зафиксировано. Это Лекса отправила сообщение Ахмеду, указав время и место. Даже удалить не посчитала нужным. Забыла или оставила в качестве прощальной насмешки? Смотрел тогда на эти строчки, и мне показалось, что все вокруг вдруг серым стало. Комната, в которой находились, мебель, картина… все серое. И тишина гробовая… Только сердцебиение дочери чувствовал… лишь эти звуки смогли пробиться сквозь это мертвенное безмолвие.
Что я мог ей ответить тогда? Что? Что та, за кого она переживает и душу рвет, предала ее?
Меня от осознания, что моя дочь,