Профессор поспешно спросил:
– Как дела у вас в армии?
– Знаешь, папа, смешно, но это так: мы там меньше знаем, чем вы здесь.
– Нет, я не про то. Какое в армии политическое настроение? За что вы, собственно, сражаетесь?
Дмитрий неохотно ответил:
– Розно. Есть части, совершенно черносотенные, только о том и мечтают, чтобы воротить старое, – например, сводно-гвардейский полк, высший командный состав. Но офицерская молодежь, особенно некадровая, почти сплошь за Учредительное собрание.
Иван Ильич захохотал своим раскатистым смехом.
– И вы верите, что вас не проведут на мякине, как наивных воробушков?
Дмитрий слабо и виновато улыбнулся. Катя размешивала деревянной ложкой заваренные кипятком отруби. Он спросил:
– Что это вы, Катя, мастерите?
– Месиво для поросенка. Сейчас пойду кормить. – Она надела пальто, повязалась платком. – Хотите посмотреть поросенка моего?
– Пойдемте! Давайте, я миску понесу… Мама, мы сейчас.
– Только оденься, холодно.
Ветер шумно проносился сквозь дикие оливы вдоль проволочной ограды и бешено бил в стену дачи. Над морем поднимался печальный, ущербный месяц. Земля была в ледяной коре, и из блестящей этой коры торчали темные былки прошлогодней травы.
Катя с Дмитрием зашли по ту сторону дачи. Под лестницею на мезонин был чуланчик, из него неслось взволнованное хрюканье и повизгивание.
– Давайте миску. – Катя отперла дверь и исчезла с мискою в темноте чулана. Послышался ее смеющийся голос: – Погоди, дурачок!.. Ах ты, господи! Миску опрокинешь!.. Пошел прочь! Ну, ешь!
Она вышла из чулана. Дмитрий протянул ей обе руки.
– Ну, Катя, здравствуйте!
И крепко пожимал ей руки и смотрел в похорошевшее лицо.
– Рассказывайте, Катя, как вы тут живете.
– Как живу. Я всегда хорошо живу. Может, надоест, а сейчас очень интересно все. Вот поросенок этот, – сколько нового, неожиданного, я и не думала, что свиньи такие умные. Наседка уж сидит на яйцах. В стирке я нашла новый способ. И еще очень интересно в кухне готовить. Вы знаете, – если слушать, у всех вещей свои голоса. Каждая кастрюля на плите, каждая сковорода имеет свой звук. Я, не глядя, слышу, когда закипает молоко, когда каша густеет. Очень интересно в этом шипении и клокотании ловить чуть слышные живые голоса. И новые кушанья выдумывать. Не видишь времени. Дни, как стрелки: проносятся, – жжик, и падают.
Дмитрий смотрел на нее говорящими глазами и улыбался.
– Смотрю я на вас, и мне вспоминается Паскаль9. Он говорит, что мысль наша всегда обращена к прошедшему и будущему, а о настоящем мы никогда не думаем, и поэтому никогда не живем, – только все надеемся жить… А вот вы это умеете, – из всего извлекать настоящее. Как это редко!
– Ну, Дмитрий, это все пустяки. Расскажите про себя. Правду. Что у вас?
– Что у нас… Катя, так скверно, так скверно, что хуже и нельзя! Нигде никаких решительно корней, народ относится