– Ой, горе-то какое – Любовь моя меня бросила!
Обняло его Счастье и говорит:
– И от меня Любовь ушла. Вот это счастье – радуйся, что до свадьбы, а не после!
Как-то раз ехали Горе и Счастье в автобусе. Вдруг откуда не возьмись, выскочил навстречу грузовик. Страшная авария произошла тогда: а на Горе хоть бы царапина, зато Счастье всё так переломало, что по кусочкам собирать пришлось.
– Ой, горе-то какое – вдребезги разбились! – завопило Горе, выбираясь из-под обломков.
А Счастье сквозь боль улыбается:
– Вот это счастье – радуйся, ведь живы остались!
Такими и выросли у Судьбы дети: Горе вечно сокрушается, а Счастье вопреки Горю радуется.
Настала пора покидать близнецам родительский дом. Благословила их Судьба и наказ дала:
– Деточки мои родимые, никогда я вас не различала и не разлучала. Возьмитесь крепко за руки, и чтобы в людях не случилось, всегда вместе держитесь. Вдвоём оно и горе в два раза меньше и счастье вдвойне радостней!
С тех пор так и ходят среди людей Горе и Счастье рядом, только их никто распознать не может. Кому и Счастье Горем кажется, а кому и в Горе Счастье видится.
Наталия Варская
Давайте, граждане, не будем
Такие ночью видеть сны!
Смешались в кучу куры, люди
Во снах, в преддверии весны.
Иван прощается с царевной,
Сидит на курице верхом,
А вид у птички крайне нервный,
И хищный взгляд под хохолком.
Наверное из ножек Буша
Произошёл такой мутант,
И все стереотипы руша,
Возник из курицы гигант.
Культурный шок не покидает,
Проснуться хочется скорей
И улыбнуться, понимая,
Что в жизни нет таких «курей».
Степной Ветер
Целую эту музыку плечей
И пальцы, что сплелись и расплескались.
Раскрытым знаком теснота свечей
Пьет невесомое глубокими глотками.
Возьми меня в огонь осенних снов,
Когда ладонь устанет жечь чернила,
В буквы, которыми нас говорил Господь,
За всё, что суета в нас не любила.
Власть и безвластие, ты кровь моя и плоть.
Я кровь ковал до встречи наших точек…
До запятой, что прочитала нас насквозь,
В побуквенных хорал слагая ночи.
За всё, к чему нас сон не ревновал,
За виденные лица вдоль дороги,
За говоримое, за день, что нас не знал,
Пока мы не столкнулись на пороге.
Где я не удержался в берегах,
Ожившей пластике развязывая руки,
Где я врастал в тебя, побуквенно читал
Все зашифрованные в твоем сердце звуки.
Мой нежный приговор, моя строка,
Оживших языков двойное пламя,
Вот линия потомства на руке – мои стихи,
пришедшие