– Ты правильно поступил, Карим, и посему вскоре получишь награду от меня, но не раньше, чем враг возвратится обратно. Нас сейчас надобно укреплять стены города, собирать воинов. Русских купцов казнить на площади, но так, чтобы боярин Яропкин все видел и содрогнулся. То мой приказ!
Присутствующие поклонились, спешно покинули зал. Гнетущая, зловещая атмосфера нависла над дворцом. А в самом городе, там, где из покон веков располагались торжища, глашатаи хана на рослых конях объезжали узкие кривые улицы, громко созывали казанцев лицезреть казнь неверных. Отобранные воины из армии Карима сопровождали повозку, в которой на корточках сидели русские купцы. Женщины жались к стенам, стыдливо прикрывая вуалью лица, мужчины хватали детей на руки, приятали их от взора гяуров. Тех нерадивых, кто не спешил на казнь или, напротив, путался под ногами, воины нещадно били кнутами, сгоняя с дороги.
Повозка с пленниками остановилась как раз напротив тюрьмы, вокруг тут же собаралась толпа народа. Один из воинов подошел к низкому оконцу темницы, постучал в него, и когда показалось оттуда лицо боярина Яропкина – грязное, потемневшее, сказал через толмача:
– Гляди, посол, что станется с твоими единоверцами.
Боярин обратил взор туда, куда указывал воин, и от увиденного у него в жилах застыла кровь, страшная бледность покрыла все лицо его. Купцов по одному выводили из повозки, обращали лицом в стороны темницы, а палач тем временем острым ножом перерезал ему горло. Забился в лихорадке посол, непослушными руками как мог крестился, повторяя раз за разом одно и тоже: «Господи, спаси и сохрани».
Вечером Карим самолчино доложил Мухаммед-Эмину о казни русских, хан остался доволен. Той же ночью по безлюдным улицам выехали из разных ворот два полка: один под командованием Карима, другой – темника Омара. Готовились татары к наступлению московского войска.
Русские ратники вместе с конями, пушками и иным обозом добрались на плотах до казанских берегов. Лодки, подаренные удмуртскими правителями, были надежно укрыты от вражеских глаз. Командовал ратниками сам великокняжеский брат князь углицкий Дмитрий Иванович Жилка – любимый из братьев, коему государь всецело доверял. Поглядывал Дмитрий Иванович на укрепленные стены Казани, в уме подсчитывал, сколько пушек следует установить да какой из полков пустить в ход вперед. К нему подъехал Николай Иванович – боярин худого рода, но знатного ума, за что и был удостоин чести отправиться в поход. Оба на миг прислушались – где-то по ту сторону стены жалобно выла собака, раздирая гнетущую тишину ночи – для кого-то, статься, последней.
– Худой знак. Животина раньше человека чует приближение смерти, – проговорил Дмитрий Иванович, его лицо озарял сероватый лунный свет.
– Вот