Монахиня приостановилась, приложив руку к груди. Глянула на парнишку. Лицо ведьмы: кожа – скомканная пергаментная бумага, тонкий крючковатый нос, а глаза – темно-серые, цвета грозового осеннего неба и такие же бездонные.
– Подожди, сынок. Дай передохнуть!
– Не велено!
– Ты на смерть меня ведешь? Грех это, большой грех!
Мальчонка дернулся и взвизгнул петушиным голосом:
– Бога нет! И греха никакого нет! Иди, давай, проклятая старуха!
Игуменья, пошарив в складках платья, достала ладанку, сверкнувшую на солнце, пробившемся лучиком сквозь нависшие тучи, и протянула ее красноармейцу. В ссохшейся курьей лапке бабы-яги лежало сокровище, расшитое бисером, блистающее рубиновыми каплями крови и осколками горнего неба.
– Возьми, сбереги, да отпущены будут грехи твои!
– Не надо мне ничего! Иди ужо! – Внезапно басом, наставив ружье.
Матушка, по-птичьи склонив голову, и протягивая ладанку, неловко разворачивается. Ее клюка попадает в сплетение корней одинокой сосны, старушка спотыкается, нелепо взмахивает рукой, и черной птицей с перебитым крылом летит с крутого берега прямо в воду.
Ладанка, выскользнувшая из руки, описав дугу, искоркой падает к ногам отрока.
На глади реки темнеют распластанные крылья одеяния матушки Амвросии, постепенно набухая, затягивают ее в глубину вод.
Пузырьки воздуха, смутное сплетение покачивающихся водорослей, ребристый песок на дне.
– Андрей! Господи, спаси!
А на берегу мечется маленький воробушек с большим ружьем. Замер, всматриваясь в мутный омут. Ничего не видать. Звенит тишина. Оглянулся пугливо и, перекрестившись, подобрал сверкающий мешочек. Скок-поскок. Убежал.
1850 г. Счастливое семейство
Бывали ли вы в провинции? Не путником, окидывающим на ходу восторженным взглядом тучные поля и пролетающие мимо березовые околки. А так, чтобы выехать на все лето в глушь, в деревню, где есть лес, речка, незатейливые местные развлечения, вечерние посиделки за самоваром. День изо дня одно и то же: время течет неспешно, завораживающе бесконечно. И никакой связи со столичным, вечно озабоченным и куда-то спешащим миром. Весть, прилетевшая из города, становится событием мирового масштаба, а неизвестный человек, появившийся на горизонте, обещает необычайные впечатления. Впрочем, люди, обитающие в провинции, ничем не отличаются от нас, столичных штучек. Также любят и радуются, предают и жертвуют собой. Пожалуй, они поближе к земле будут, поскольку на земле этой живут и питаются ее плодами. Да еще одолевает русского провинциала неистребимая тяга: «В Москву! В Москву!».
«Аннушка! Софьюшка! Сергей! Собирайтесь! Мы едем в Москву!» – Граф Алексей Иванович Страстнов, дородный русский барин в шлафроке и бакенбардах, метался по гостиной вприпрыжку как мальчишка, сжимая в руках журнал «Отечественные записки».
– Какая Москва? В разгар лета! Да у нас и денег нет, оброк еще не собрали! – из столовой выплыла супруга его Анна Леопольдовна, пышнотелая блондинка, похожая на белую аккуратную курочку хохлатку.
– Аннушка! Мое стихотворение напечатали! Вот! Смотри!
Алексей Иванович судорожно начал перелистывать страницы, затем кинулся искать очки.
– Нашел! Вот! «Послание к Киприде». И подпись: Граф С-ов. Граф С-ов – это я! Не обманул-таки Смирдин. Напечатал, как обещал.
На этих словах в дверях объявилась дочь Алексея Ивановича София, хрупкая светловолосая барышня шестнадцати годов и, увидев отца, величественно стоящего посреди гостиной с воздетой к небу рукой, зажимающей заветный журнал, в восторге захлопала в ладоши.
– Папенька, ты у нас теперь Пушкин! А за какой надобностью всем в Москву ехать?
– А за той надобностью, что не пристало нам теперь в деревне прозябать. Прославил-таки я имя Страстновых в пиитическом мире.
София глянула на маменьку и та решительно перешла в наступление.
– Алексей Иванович, у Софьюшки первый сезон в Петербурге. К осени освобождается наш дом на Миллионной. Если сейчас в Москву ехать, где мы будем жить? Глупая затея.
Алексей Иванович сник, подумалось ему, что не ценят и не понимают его в этом доме. Но тут милая его душе старшая дочь София, отвлекла внимание от горестных мыслей, в которые он совсем было погрузился.
– Папенька, а с сегодняшней почтой письма были?
– Письма? Да. Помнишь соседа нашего, Александра Сергеевича? Так он, как вернулся из-за границы, вздумал оперу написать по неоконченному произведению тезки своего Алексан Сергеича Пушкина «Русалка». Помнишь?
– Да, папенька.
И София,