Значимость и изначальность их жизней никак не вяжутся с фактом их смерти.
Я знакомилась с Мариной дважды. Сначала – на первом курсе колледжа, когда мы обе выиграли литературный конкурс на лучшее сочинение. Она ворвалась на церемонию награждения – струящиеся длинные волосы, звякание множества браслетов.
Я подумала, что ее слишком много. Слишком шумная, слишком порывистая, слишком такая, какой я тайно хотела быть, но вместо этого написала такие слова, как «шумная» и «порывистая». А потом, на следующее лето, ее «слишкости» оказалось ровно столько, сколько нужно.
Я жила в Нью-Йорке в первый раз, снимала комнатку в квартире на цокольном этаже и проходила стажировку в журнале. В мой первый день именно Марина оказалась тем самым человеком, который проходил мимо стеклянной двери в офис и впустил меня внутрь. Я не помню, было ли вплетено перо в ее волосы в тот день или оно появилось позже, так рискованно раскачиваясь совсем близко от ее безглютенового соевого соуса, когда мы поглощали ролл за роллом и суши в кафетерии, но прекрасно помню тот живой открытый взгляд узнавания, когда она впервые заметила меня. Она любила совпадения (здесь проходила стажировку еще одна практикантка, которая, как оказалось, встречалась несколько лет с моим бывшим парнем из старших классов, и это была тема, которая Марине никогда не надоедала), и я думаю, что ей нравилось иметь приятельницу, кого-то, кому можно отправить SMSку, когда она расстроена или взволнована чем-нибудь по работе, с кем можно поговорить о любви и о том, какого черта мы будем делать, когда закончим учебу в следующем году.
И мне нравилось иметь такую приятельницу. Я знала, пусть еще и не осознанно, что хочу быть писателем, хочу жить в таком мире, в который и она, и я заглянули всего лишь на лето. И хотя мы были одного возраста и вряд ли Марина понимала в этом больше, чем я, именно она была тем человеком, благодаря которому все казалось возможным. Она искренне, всем сердцем верила, что мы можем и даже должны вести творческую жизнь и делать то, что нам небезразлично, и во всем этом есть смысл: и в писательстве, и в исполнении желаний, и в выражении чувств во всеуслышание, и не нужно бояться ошибиться и начать все заново. Она была настолько чрезвычайно, настолько безоговорочно и беззастенчиво сама собой, что даже оказаться с ней в одной компании помогало мне почувствовать свою индивидуальность.
Я переписывалась с ней осенью в наш последний год обучения, за девять месяцев до того, как ее машина врезалась в ограждение на скоростном шоссе, про статью, которую она написала для газеты в колледже; я видела, что она поделилась ей в Facebook. Речь шла о принятии решения и принятии выбора дальнейшей карьеры после окончания обучения – о чем мы болтали с ней все лето, – и это никак не выходило