Сколько унижений, боже! Но Дорис находила удовольствие в подобной жизни: желание лечь в постель с мужем, принять его в свое лоно брало верх надо всем.
Вначале, полная планов и требований, дона Брижида попыталась разговаривать с зятем, ища взаимопонимания. Как-то во время ужина сделала скромное предложение переселиться в город, в дом на Соборной площади, собственный дом, он же не сдается внаем; это достойная жизнь для такой уважаемой семьи, и не дорого стоит, к тому же большую часть продуктов они будут брать в своем магазине, обслуга и портниха, как правило, работают за стол в доме, почти бесплатно; они будут принимать друзей, достойных людей общества, дона Брижида все это умеет делать с учетом всего необходимого и в то же время дешево. Капитан положил вилку и нож на тарелку, облизал пальцы, испачканные в фейжоаде, и спросил:
– Только это? Ничего другого?
И ни слова больше, чтобы объяснить свою мысль, разговор был закончен. Спустя несколько дней вдова узнала, что дом сдан внаем одному протеже Гедесов, хозяину перегоноводочного завода. Все еще витая в облаках, дона Брижида вступила с капитаном в спор и перешла от предложений к требованиям. Распоряжаться домом, даже не спросив ее мнения, – какая дерзость! Где же они будут теперь жить, когда им придется остановиться в городе, или зять думает, что дона Брижида мечтает сгнить в этом лесу? Радоваться комнатам, что имеются за торговой частью дома, и жить вместе с останавливающимися в них бродячими торговцами? Собственно, за кого ее капитан принимает? Она не кто-нибудь.
Высказавшись открыто, дона Брижида тут же умолкла, и навсегда. Дона Брижида говорила с подъемом и возмущением, когда капитан взорвался:
– Дерьмо!
Дона Брижида так и не закрыла рта, и не опустила поднятой вверх руки. Капитан расстреливал ее своими маленькими глазками. Какой дом, даже полдома, кто выкупил закладную? Сколько надменности, фидалга[27] навозная, мешок навоза – вот кто она такая, у нее ни кола ни двора, и если здесь ее кормят и дают угол, то только потому, что она мать Дорис. Если ей угодно оставить его дом, голодать в городе, жить на государственную пенсию, дверь открыта, пусть уходит, и чем быстрее, тем лучше, ее никто не удерживает. Но если хочет продолжать жить здесь, жить за его счет, пусть проглотит язык и заткнется раз и навсегда.
Где же в этот позорный час была Дорис, чтобы поддержать мать, придать ей сил в борьбе за свои права? На стороне своего мужа, всегда на стороне мужа против матери:
– Мама, вы становитесь невыносимы. Жусто еще очень терпелив. У него столько проблем, которые надо решать, а вы испытываете его терпение. Из любви к Богу оставьте это, дайте нам жить спокойно.
Однажды, слушая жалобы матери, вернувшейся из города, Дорис поднялась с места и, выйдя из себя, сказала:
– Прекратите