Смерть ничего не может взять у того, кто живет в настоящем, потому что ничто в этом человеке не нуждается в продолжении существования, ничто в нем не происходит из страха смерти… И смерть лишь убирает некогда рожденное. Она убирает то, что ухватилось уже за тот день, когда человек родился, то, что живет в страхе смерти из-за самого факта рождения».[9]
«Потому что в этом конечном настоящем он должен обладать всем и отказаться от всего, быть убежденным и убеждать, обладать собой, обладая миром, пребывать в единстве с ним».[10]
«Путь убежденности не принимается сразу (целиком). На этом пути нет дорожных указателей, которым можно следовать, его нельзя изучить или пройти им по чужим следам. Но все ощущают потребность в обретении данного пути, и мера этой потребности суть боль каждого; все должны вновь открыть для себя этот путь, ибо каждый одинок и может рассчитывать только на собственные силы. Есть только один намек относительно Пути Убеждения: не поддавайтесь чувству удовлетворенности от того, что вам дали (другие)».[11]
Принцип автаркии, о котором Эвола уже знал из мистических и эзотерических источников, нашел здесь свое философское обоснование и привел к авторитарному «Я» его философского периода.
Вторым мыслителем, которого следует упомянуть, был Отто Браун, попытавшийся провести анализ «Заратустры» Ницше уже в тринадцать лет и сказавший то, с чем вполне бы мог согласиться Эвола: «Очень странно, что Ницше никогда в полной мере не прививал мне принцип наслаждения жизнью, лишь принцип величайшего исполнения долга, однако, не в буржуазном смысле данного выражения».[12]
В «Очерках о магическом идеализме»[13] Эвола сам дословно цитирует Брауна: «Но на пути к своей цели я буду с полной силой отдаваться всему, что выпадает на мою долю; такова для меня свобода воли».[14]
Последующие отрывки также обнаруживают резонанс между мыслями Эволы и Брауна. Выдержка из письма Брауна к своим родителям за октябрь 1915 года: «Мне кажется необходимым то самообладание, которое в данном случае характеризуется правильной духовной позицией, – самообладание, страстно пылающее изнутри, но внешне суровое как кованая сталь, самообладание, прекрасно скрывающее неизмеримое. Когда я смотрю на наше государство, то этот символ бесконечности и всего того, что конечно, символ, на мой взгляд, особенно очевидный для других, символ, который я всегда несу в своем сердце, как святые несут имя Христово, предстает невероятно сильным, великим и обладающим совершенной формой, и вместе с тем преисполненным множеством движений и красочной игрой сил».[15]
Стóит вспомнить эти слова, когда позже мы коснемся взглядов