Ресторан при гостинице был полон гостей и огней. Я сидела за столиком и усиленно делала такое выражение лица, как будто это был мой дом родной. Я старалась вписаться в общий шум. Через несколько минут, когда с эстрады лились слова: «Еще не вечер…», ко мне подошел мужчина в элегантном костюме и пригласил меня танцевать. Через два танца он пригласил меня к себе в номер. «Когда же ему сказать, что я проститутка?» – мучилась я. Решила, что скажу сразу же, как только войду к нему в номер.
И вот передо мной дверь, за которой начинается новая жизнь. Я робко постучала и решительно переступила порог. Затем сильно хлопнула дверью уже с той стороны, чтобы слышали все: и кассир, и бухгалтер, и начальство, и вся общественность.
Он стоял в тренировочных штанах. Коленки были вытянуты. «Чтобы удобнее было снимать», – подумала я. Минуты две была тишина.
– Я – проститутка! – вдруг громко вырвалось из меня. Его брови полезли вверх. Пауза.
– А сколько? – поинтересовался он. Судорожно соображаю, какую сумму назвать. «Скажу – много! А сколько это – «много»? А сколько нормально?» Решив, что моя зарплата – это нормально, называю сумму. Снова повисла пауза. Затем, вычтя из моей стоимости стоимость двух бутылок шампанского и шоколада, он протянул мне оставшиеся деньги.
Шампанское переходило из бутылок в бокалы, из бокалов в меня. Я старалась потопить ту, которая получает унизительную зарплату, и вытащить на поверхность другую, способную заработать эту сумму за один вечер.
Потопление длилось вечность.
* * *
…Он сидел голый на унитазе с поднятыми вверх руками. Мне казалось, что так в старых фильмах сдавались немцы. Его исцарапанная щека нервно подергивалась.
Я «лежала» на стене с фруктовым ножом в руке. Наши тела и души сблизиться не смогли, между ними было препятствие, сделанное из его страха и моей злости на весь мир.
Через месяц я снова пойду в кассу получать свои жалкие гроши. По всей вероятности, я действительно столько стою.
Нет проблем или…
Моей подруге Лидке никогда и ни при каких условиях нельзя говорить две фразы: «Тебе это не идет!» и «Тебе это мало!».
К Лидке идет ВСЁ! А понятие «размер» ее совершенно не волнует.
Перетекая из одной египетской лавки в другую, мой взгляд вдруг падает на красное, совершенно крошечное платье. В этой крошке было что-то такое, определяемое мною как «вызов обществу». Метнув взор в сторону подруги, я увидела, как платье и Лидка визуально соединились воедино.
– Тебе нравится? – с надеждой на «нет» спросила она.
– Да – ярко и живенько, – выстрелила я.
– Мне тоже, – ответила Лидка, – но можешь померить, – снизошла она.
Я рванулась к узкой раздевалке в конце магазинчика, но через несколько секунд вышла оттуда с потухшим лицом, как будто свежепобитым этим же платьем.
– Ну что, мало? – улыбнулась довольная подруга. – Ну, а теперь мой черед!
Не прошло и секунды, как с воплем: – А мне как раз! – она вылетела из примерочной комнаты.
Несколько слов о Лидке…
Далеко не худая блондинка бальзаковского возраста, как будто только что сошедшая с полотна Рубенса, без всяких комплексов и проблем.
Я – худосочная брюнетка, вряд ли бы вдохновившая фламандского живописца творить такие полотна своим легким намеком на грудь. И к тому же с кучей всяких комплексов и проблем.
О платье…
Яркое, красивое, красное, и если бы оно висело в отделе белья, то называлось бы красивой майкой.
Мелкий смуглый продавец прыгал как мяч вокруг пышного Лидкиного белого тела и вопил: «Это стретч!»
«Стретч» по-русски означало – тянешь вниз – прикрываешь трусы. Но при этом автоматически оголяешь соски.
– Ну что ты стоишь, как каменная? – бросила Лидка на ходу и, процитировав свою коронную фразу: «Кому не нравится, тот пусть не смотрит. Это их проблемы. Я на отдыхе», – направилась к выходу, положив драгоценную покупку в футляр от солнечных очков.
Уже в отеле, еле дождавшись наступления вечера, мы с Лидкой наконец торжественно двинулись в сторону ресторана. Продавец не обманул, это был действительно стретч, который стал при любом колыхании Лидки превращать платье в майку, а уже при ходьбе – в лиф,