Желание освоить его музыку Сергей Сергеевич встречал очень охотно и доброжелательно, объясняя, как ее надо исполнять. Интересный пример – советы музыканту-любителю, большому другу композитора и его партнеру по шахматам, Василию Моролеву, «запутавшемуся» в опусе 3: «Шутку надо играть безумно легко, шаловливо, и пикантно; вся пьеса должна пропорхнуть моментально. Тогда она хороша. Марш надо играть с ритмом и блеском. …Призрак исполняется быстро, мрачно и туманно. Это – какие-то неясные контуры фигур в темноте, только в середине какой-то ослепительный луч пронзает темноту, но затем все исчезает также быстро и тревожно, как и появилось» (18; с. 304). После таких ярко образных «назиданий», кажется, всякому захочется попробовать и получится…
Другой пример посерьезнее. Зрелый Прокофьев, у которого не вышел контакт с публикой при исполнении Пятого фортепианного концерта, обращается с доверием и надеждой к авторитету другого пианиста – Святослава Рихтера, тогда еще только восходящего к вершинам славы: «Может быть, молодой музыкант сыграет мой Пятый концерт, который провалился и не имеет нигде успеха?! Так, может быть, он сыграет и концерт понравится?!» (27; с. 462). Сколько здесь трезвой самокритичности и благородного пиетета перед возможным исполнителем – конкурентом! И это при том, что испокон веку авторское исполнение считалось лучшим, единственным и неповторимым, высшим критерием.
Когда мы захотим определить место исполнительства в сложном синтезе прокофьевской личности, стоит обратиться за этим к суждениям известного отечественного пианиста и педагога профессора Генриха Густавовича Нейгауза: «Когда большой композитор творит свои произведения, он одновременно с музыкой создает ее исполнение. Реальное звучание музыки с ее закономерностями, то, что можно назвать ее исполнительским оформлением, совершенно неотделимо от самой музыки… Особенности Прокофьева-пианиста настолько обусловлены особенностями Прокофьева-композитора, что почти невозможно говорить о них вне связи с его фортепианным творчеством. Игру его характеризуют… мужественность, уверенность, несокрушимая воля, железный ритм, огромная сила звука… особенная “эпичность”, тщательно избегающая всего слишком утонченного или интимного… но при этом удивительное умение полностью донести до слушателя лирику… грусть, раздумье, какую-то особенную человеческую теплоту, чувство природы – все то, чем так богаты его произведения, наряду с совершенно другими проявлениями человеческого духа… главное, что так покоряло в исполнении Прокофьева, – это, я бы сказал, наглядность композиторского мышления, воплощенная в исполнительском процессе» (27; с. 440, 443).
Ярко образная манера игры, умение доносить свой замысел до слушателей вызывали у аудитории подчас ответный энтузиазм. А если слушатель был художником,