Знаменитое представление силами учеников «Кащея бессмертного» Римского-Корсакова вылилось в политическую демонстрацию. Сам мэтр поддержал требования учащихся, за что был исключен из преподавательского состава. Возник всероссийский скандал, консерваторию, вслед за Н.А. Римским-Корсаковым, покинули А.К. Глазунов и А.К. Лядов, Ф.М. Блуменфельд и А.Н. Есипова и другие известные профессора.
Даже у весьма далекого от политических потрясений Сережи в те дни возникло чувство солидарности с соучениками, и он поставил (правда, с согласия мамы) свою подпись под письмом студентов, не желающих оставаться в стенах консерватории после случившегося – как никак первый политический протест.
К весне 1906 года жизнь постепенно вошла в свою колею. Римский-Корсаков, Лядов и Глазунов, теперь возглавивший консерваторию, вернулись в нее, то же сделали и другие профессора.
События 1905 года не могли оставить подростка-Прокофьева равнодушным. Они укрепили то, что ему дала природа, – чувство независимости и справедливости, остроту мышлений и суждений, неверие в незыблемые авторитеты, умение защищать свою точку зрения.
Ее величество Музыка между тем царствовала в его голове и сердце. Он слышал ее всегда и везде, каждый звук для него оборачивался подчас музыкой. Вот характерная зарисовка из жизни. Рано утром юный музыкант шествует по пустынной улице на репетицию какого-то концерта, звонко отстукивая каблуками. Из переулка показывается полковник. Некоторое время они идут в ногу: топ-топ-топ,– провозглашают каблуки Сергея. Дзинь-дзинь-дзинь, – вторят ему шпоры полковника. Вскоре равномерность надоедает юноше, и он задерживается на полшага, чтобы образовать синкопу с ходом полковника и действительно попадает как раз посредине его позвякиваний. Полковник, заметив неполадки, выравнивается. Дзинь вновь совпадает с топ. Прокофьев опять выстраивает синкопу. И так до тех пор, пока раздраженный полковник не покидает «поле ритмической битвы».
Судьба продолжала улыбаться Прокофьеву. В конце 1906 года в классе у Лядова он встретил музыканта, композитора и человека, с которым его связала глубокая дружба на протяжении почти всей жизни обоих. Это Николай Яковлевич Мясковский. Их отношения заслуживают особого разговора и места. Здесь же скажу только, что этих двух музыкантов, с десятилетней разницей в возрасте, во многом противоположных по характеру, происхождению и условиям жизни, сблизила прежде всего беззаветная любовь к музыке. Они переиграли в четыре руки бесчисленное число произведений, сыграли, в частности, Вторую и Девятую симфонии Бетховена, Пятую Глазунова, «Шехеразаду» Римского-Корсакова. Музицировали, как вспоминал Прокофьев, «запойно», много спорили, обсуждали сыгранное. В домашних «игрищах» принимали участие и соученики Прокофьева и Мясковского – пианист, ученик Есиповой, Борис Захаров, а также