– Нет, – взмолился рыжий, чуть не плача да придурковато ладони к щекам прикладывая, – прошу тебя, Матерь, всё что угодно только не делай этого, а то ведь чего дурного и от меня поимеют, упаси Троица. Того и гляди начнут ни с того ни с сего свои пряди золотом крашенные в две косы плести вместо одной, по обычаю. [3]
На этот раз взревела мужская половина зрителей, да самым громким хохотом оказался голос атамана верховного, стоящего рядом с Матерью. «Муже резки» только растянули улыбки надменные, мол «ну, ну поговори ещё, а потом уж мы, без свидетелей». Золотой бабе, похоже, «ответка» понравилась. Она явно сдерживала себя из последних сил, чтоб не захохотать вместе со всем окружением. При этом её глаза быстро бегали по лицу бердника, толи что-то ища на нём, толи ещё по какой причине, не ведомо.
– Ну что, Матерь, – сквозь смех взревел атаман прослезившийся, – знай наших. Ишь, какое пополнение подрастает. Обзавидуешься.
– Только я никак не пойму, – перебила царица степей его ликование, – вроде мальчик с виду не глупый, а страх потерял, словно дурачина полная. Тебя как кличут, покойничек?
– Я бердник Кайсай, Царица Народа нашего.
Он учтиво наклонил голову, убрав косу за спину. Она продолжала разглядывать его лицо спокойное, будто старалась запомнить, как следует, а потом, уставившись в глаза своей синевой немигающей, спросила уже тихо да жёстко без всякого веселия:
– Кайсай, ты кто: дурак или бессмертным по жизни считаешься?
– Я ни то и не другое, Матерь. Я – знающий, – тут же без паузы парировал бердник вопрос оскорбительный.
– Знающий? – удивилась золотая баба, сделавшись заинтересованной и всем видом давая понять, что ждёт прояснения.
– Я знаю то, – начал молодой бердник серьёзным, негромким голосом, чтоб могли слышать лишь те, кто стоял рядом в окружении, бросив всякое шутовство да дурачество, – что пока не сыграли поход да сёстры не закуманились, все они девы обычные. Такие же, как все мы смертные. Только они обворожительно красивы, умны да соблазнительно прелестны в своём создании. Ради таких, горы воротить хочется, реки запруживать да таскать к их ногам звёзды с неба далёкого, – он сделал паузу, вглядываясь в некогда лицо красивое, но пожухлое нещадным временем, оставив не тронутыми лишь глаза лазоревые, блестевшие игривой непосредственностью, – а вот как поход сыграют, и вы придёте в единение, так я первый побегу прятаться. В землю зарываться. Только б на глаза ваши прекрасные не попасть нечаянно.
Кайсай вновь учтиво наклонил голову. Судя по лику царицы да от гордости светящимся лицами