* * *
«Эрот, Эрот, о ты, вливающий
Нам в очи страсть, блаженство сладкое
Вводящий в души, против коих ополчился ты,
Да не явишься никогда ко мне со злом…»
Хор начал петь первый музыкальный антракт, после которого должны были объявить антракт настоящий, и принцесса чувствовала легкое волнение. Сидя рядом с Василием в третьем ряду Кинегия – античного амфитеатра, восстановленного на Акрополе в девятнадцатом веке, под темневшим небом, где уже загорались звезды, Катерина время от времени тихонько перекидывалась с возницей фразами по поводу актеров, костюмов и самого действия трагедии Еврипида, которая казалась древней, как мир, но ей хотелось поговорить с Феотоки о другом, и она собиралась сделать это в антракте.
Принцесса второй день общалась с Василием так близко и много, как никогда раньше, и в глубине души начала ощущать что-то подозрительно смахивающее на разочарование. До нынешних бегов ей приходилось разговаривать с Феотоки лишь в Свято-Мамантовом, где проходили тренировки будущих претендентов на Великий приз Золотого Ипподрома, и там разговоры шли о лошадях, бегах, приемах обгона или верховой езды, истории скачек; Василий всегда очень воодушевлялся, говорил горячо, спорил, рассуждал, рассказывал, доказывал… Когда он горячился, то становился особенно красивым, а стоя на колеснице, походил на античного героя. Принцессе казалось, что он такой и в обычной жизни – горячий и увлекающийся. Но, пообщавшись с ним в неипподромной обстановке, она к своему удивлению обнаружила, что на самом деле он очень спокойный, пожалуй, даже чересчур рассудительный… Нет, он мог и шутить, и веселиться, но… он казался принцессе слишком взрослым. Ему было двадцать пять, и Катерина почти физически ощущала, что он старше ее на целых десять лет: она чувствовала себя рядом с ним девчонкой, и от этого становилось