«Мама, а когда я умру, вы про меня тоже забудете? Как про бабу Милу забыли?» – спросила она. И Таня поняла, что навсегда останется стоять в углу, наказанная бабушкой за свой обман.
Как оказалось позже, у Насти был свой угол. Перед самым концом она застала дочку в слезах. Та мотала головой, отказываясь что-то объяснять, и плакала все сильнее и громче. И повторяла: «Это все я… не надо было… это все из-за него…» Но кто он и что было не надо, Таня в тот вечер так и не узнала.
Проводив Таню в девятый день, Цыганка не ушла. Сидела возле могилы Федора Ивановича, поправляла цветы, что-то бубнила себе под нос.
Никто из гостей не обращал на нее внимания, но Татьяне было не по себе. Все уже собрались ехать на квартиру к бабе Томе – помянуть, поплакать, выпить водки, которой у Тамары водилось в избытке, съесть пирогов, тяжелых и недосоленных, которые «та бабка» напекла, заняв дрожжей у соседки. Беспокойная Алла предлагала на что-то скинуться и кому-то отдать деньги, а пальцы ее с облупившимся местами фиолетовым лаком беспрестанно развязывали и завязывали черный бант на дешевой шифоновой блузе. Елена Ивановна, чувствовавшая себя чужой на этих поминках, говорила, что у нее вечерняя смена, и она ненадолго, так сказать, почтить память, но ей все же всунули в руку граненый стакан с принесенной Тамарой водкой. И Валера сказал какие-то слова, после которых Елена Ивановна выпила и спросила, есть ли у Тамары Михайловны дома телефон – предупредить сменщицу. Потом Алла подхватила ее под руку и они первыми пошли по дороге в сторону трех сестер. «Я вас догоню», – ответила Таня на вопросительный взгляд матери. Она не могла думать ни о пирогах, ни о водке, ни о неопрятной бабтоминой квартире, куда Настя ездила с большой неохотой.
Когда последние из вереницы гостей скрылись за поворотом, Таня подошла к Цыганке. Присела рядом на длинную лавку, наскоро сколоченную сыновьями их нового соседа.
– Где вы их берете летом? – спросила она, кивнув на старинную авоську с мандаринами.
– В диване, – ответила старуха. Голос у нее был такой же серый и выцветший, как и ее платье, платок и глаза. Хотелось смахнуть с нее пыль. Или протереть глаза рукой, чтобы старуха стала ярче и отчетливей.
Таня кивнула с пониманием. Ее бабушка тоже хранила недозрелые мандарины и бананы в темных недрах старой тахты, доставая оттуда перед самым Новым годом так и не успевшие дозреть фрукты.
– Рома в понедельник просил мандаринку. А у него понос был. Ну и доктор не разрешил. А он все равно просил. Я во вторник пришла. Без мандаринки пришла, понимаешь. А он с порога мне: «Мама, давай мандаринку». Так разозлился, когда я сказала, что нельзя. Заплакал. «Я всю ночь, – говорит, ждал». Понимаешь, всю ночь ждал, а я не принесла. Я домой от него иду, смотрю, мандарины продают. Представляешь, в марте мандарины.