А их слова, которые когда-то, словно чистый поток хрустального ручья, лились прямо в его начавшее было светлеть сознание, теперь потеряли какой-либо смысл и почти стерлись из памяти.
Он уже с трудом вспоминал смутные, неумолимо ускользающие звуки голосов неизвестных существ и они всё тише звучали в его голове. Но, удивительное дело, два слова из их волшебной речи, похоже, он выучил теперь навсегда.
Первое очень напоминало ему то, как называли сородичи его давно ушедшего отца.
– Та! Та-та! – тихо и радостно повторял он каждый такой раз, силясь взять власть над непослушным языком и губами.
А вот второе… Второе сначала он почти забыл!
«Там же было что-то ещё…! Какое-то слово…»
Но, нет… все усилия были тщетны.
Большое перо восхитительной белой птицы – всё, что осталось на память от времени, когда он любовался ими у озера, – было спрятано в укромную расщелину между ветвями. Он доставал его, трогал, гладил непослушными пальцами, щекотал ладони его шелком, представляя себе белые одежды незнакомцев, сотканные из таких же белоснежных перьев. И ему казалось, что пришельцы улетели на прекрасных белых крыльях, взмахивая ими так же грациозно и величаво, как это делали лебеди.
Эх! И чего бы только ни отдал он сейчас за такие же белые крылья за спиной и возможность лететь к Солнцу!
Отдал бы всё!
Но время шло. Зелёную весеннюю листву сменяло золото осени, а его, в свою очередь, – голые ветки и зимняя стужа. И так по нескончаемому кругу. А его собственная шкура уже понемногу начала покрываться серебром седины.
Однажды, сидя на своём любимом месте, на берегу озера, он нашарил среди листвы какое-то маленькое существо, копошащееся в глинистой ямке. Без труда поймав и поднеся его к глазам, он с удивлением разглядел в нём того самого паучка. Сердце бешено заколотилось, и воспоминания нахлынули бурлящим потоком.
Он рассматривал его со всех сторон, и удивлению его не было предела! Разве может быть таким прекрасным и гармоничным столь маленькое тщедушное создание, как это?
Оказывается – да!
Но самой удивительной была настоящая барельефная картина, точно вылепленная искусной рукой неведомого творца по уплощённому концу брюшка. Всё это напомнило ему…
Да-да! Конечно!
На ней были и солнце, и звёзды, и он… человек!
Пройдут сотни тысяч лет, и великие майя запечатлят на своих бессмертных и нерушимых пирамидах эту картину. Спустя ещё тысячелетия учёные дадут ей имя циклокосмия1. А пока…
Гоминид глядел на эти таинственные символы, и воспоминания