Женя обескураженно пожала плечами.
«В манеже? Она видела меня в манеже?! Но как она туда попала, с коляской-то?»
– Ну что же, – вздохнула Аделаида, откидывая плед и открывая прелестные ноги, обтянутые черными чулками. – Поскольку мы друг друга расшифровали, больше притворяться нет смысла. Так вы хотите поговорить о старых фотографиях? Тогда вперед!
С этими словами она изящно вскочила с кресла и легко направилась к стенке. Двенадцатисантиметровые каблуки делали ее походку просто неотразимой.
«Хочу быть роковой брюнеткой, и чтоб мне было сорок пять лет!» – с завистью подумала Женя и только тут до нее дошло, что, собственно, происходит… ходит…
Ох, Аделаида! Правильно предупреждали Климовы: артистка! Ну и артистка же!
Письмо шестое
Дорогой Эдмунд!
Я не нашла сил для устной беседы об этом. Ты знаешь, мне всегда было проще писать, чем говорить, поэтому я лучше постараюсь описать все, что меня терзало тогда и почему мысль о смерти казалась такой заманчивой. Я так хотела забыть всё, что причинило мне боль, всё, из-за чего я пожелала покинуть дом и остаться одна, что как бы отвлеклась от жизни, пыталась убежать от нее. А куда можно убежать от жизни, если не в смерть?
Cмерть – это лучшее из утешений, которое только может быть, думала я. Все проходит! Все беды минуют, обиды иссякнут! Стоит осознать это – и легче становится на душе.
После смерти человеку уже ничто, ничто не интересно! Враз обесценивается все, что еще вчера составляло глубочайший, сокровеннейший смысл его существования. Даже чувства. Даже душевные движения и высокие помыслы! А главное, утихает любая боль. Телесная и душевная.
Природа дала нам возможность не думать о смерти, потому что если бы мы о ней думали, то всю жизнь пребывали в оцепенении страха. Но в жизни нет ничего торжественнее смерти. Она всесильна, она усмиряет все страсти. Она неумолима. Если не взмахнула своей косой вчера, то взмахнет сегодня или завтра. Но до чего же неожиданно приходит это «завтра»! А если человек выбирает час своего ухода сам, значит, он становится хозяином своей судьбы. Эта мысль успокаивала меня и вселяла в меня гордость…
Мне очень тяжело как бы заново переживать прежнюю боль, прежние сомнения и надежды, поэтому прости, Эдмунд, если я закончу в следующем письме.
– Это было пятнадцать лет назад. Я тогда руководила студенческим драмкружком в Хабаровском пединституте. Почему-то вся труппа у меня подобралась с инфака. Я приехала из Москвы, Хабаровск казался мне ужасающей деревней, а с этими ребятками хоть как-то можно было общаться. Это был самый престижный факультет в городе, с огромным конкурсом… Ребята привыкали смотреть на себя как на элиту нации, тем паче что происходили не из самых простых семей: спецкоров центральных газет, всяких крутых мэнов местного разлива… Дети были выхоленные, приодетые, а чтение