– Знаете, нельзя ей…
– А-а… – протянула понятливо Зина. – Тогда, конечно. Вы что, жде… – Но не стала договаривать: «…ждете кого-нибудь?» – не все ведь любят говорить об этом.
Так что выпили втроем; Лариса и Зина про себя поздравили Алешу. Алеша же, намекая на то, что Наташа в положении, просто-напросто схитрил. К этой уловке приходилось прибегать всегда, когда Наташа отказывалась в компании пить. В кругу своих друзей-студентов она пила и не презирала за это ни себя, ни друзей, но среди чужих или малознакомых вела себя так, словно для нее вообще оскорбительно, когда рядом пьют. Она сидела за столом и поглядывала на всех с некоторым пренебрежением. Лицо у нее было красивое, с темными маленькими, но выразительными глазами; длинные черные волосы, слегка загибаясь на концах, обрамляли бледное лицо.
Втроем они выпили снова, Наташа все так же сидела и не только не пила вина, но и не принимала участия в разговоре. Да и по поводу снятия комнаты, цены и прочего Алеша тоже ведь разговаривал в одиночку, Наташа ни в чем не поддерживала его, не радовалась «удачной» комнате. Если Алеша что-нибудь слишком хвалил, она говорила с усмешкой: «Ну да, да, конечно…», если бранил, говорила: «Мало ли что нам кажется…»
– Нам не пора? – напомнила она.
– Посидим еще немного, совсем немного. Хорошо? – попросил Алеша.
Ему бы, по правде говоря, очень хотелось, чтобы вещи сами собой переместились с Семеновской сюда, на Остужева, чтобы можно было не разговаривать с тестем и тещей в последний раз, на прощанье. Хотя, конечно, прощание это не могло быть грубым или оскорбительным, но без покачиваний головы не обошлось бы наверняка. К тому же Алеша понимал, что ни комната, ни хозяйка, ни Зина, – но это уже было второстепенным, – не понравились Наташе, да и понравиться не могли. В просторной трехкомнатной квартире отца и матери была у Наташи своя комната – чистая, с огромным окном, чуть не во всю стену, с прекрасным балконом, с отличной мебелью, правда, родительской; комната вдвое больше той, которую они собрались снять у Ларисы. Но Алеша не хотел никаких «подарков» от ее родителей, дело было даже не в самой комнате – это ерунда, дело было в отношении тестя и тещи к нему и дочери по поводу их комнаты, их мебели, их, их, их… Они, конечно, да и заслуженно, чувствовали себя хозяевами всего того, чем обладали, но они были еще и твердо убеждены, что безо всех этих удобств, без всего того, что они предоставили дочери и зятю, молодым было бы невозможно жить, они бы задохнулись, подняли ручки. Алеша же терпеть не мог, если в его жизнь вмешивалось благодеяние, да еще такое, которое уверено в своем всесилии. Это его оскорбляло.
– Знаешь, давай все-таки выпьем, а? – подмигнул он Наташе. – Ну, пожалуйста. За нашу с тобой жизнь.
– Алеша, ты же знаешь… я пить не буду.
– Ну, я прошу тебя! Ведь у нас, можно сказать, новая жизнь начинается. Давай, а? Заметь, – улыбнулся