– Да вы сумасшедший! – невольно вырвалось у Екатерины Марковны.
– Но это же понарошке. Только чтоб развели поскорей. И чтоб человек был реальный. Чтоб в случае чего подтвердил: да, так все и есть. А больше мне ничего не надо. Ничего! Помогите, Екатерина Марковна!
– Нет, вы определенно ненормальный, – с нажимом произнесла Екатерина Марковна. – Мало того, что муж путался с вашей так называемой Жан-Жанной, так вы еще меня хотите вплести в эти дела. Да вы представляете, о чем вы вообще говорите?! Или вы настолько спились, что потеряли всякое представление о реальности?
– Я не спился. Я вообще не пью. А это так – для храбрости. От растерянности.
– Знаете что, Нуйкин, избавьте меня от ваших объяснений. Кто вы, что вы, какие там дела у вас с женой, – меня не интересует. Все! И на этом конец! – Екатерина Марковна поднялась с места.
Нуйкин в смятении и даже в некотором испуге тоже привстал с табуретки.
– Я ведь только хотел… думал, вы, как собрат по несчастью… А вы не поняли. Обиделись. Зря! Я не хотел… извините!
– Все! Все! Ей-богу, есть предел человеческому терпению. Вся эта грязная история мне вот так надоела! – Она чиркнула ладонью по горлу. – Уходите!
– Ухожу, ухожу. – Нуйкин, прижав руки к груди, округлив глаза, попятился к выходу.
– И чтоб больше не звонили мне! Не ходили! Не торчали! Чтоб духу больше вашего не было! – не на шутку разошлась Екатерина Марковна.
Семен Семенович поспешно оделся, причем в последнюю секунду выронил из рук портфель, откуда веером посыпались газеты, журналы, пробки от пивных бутылок.
– Я сейчас, сейчас, мигом… – В спешке он засовывал газеты и журналы как попало.
– И пробки забирайте! Не пьет он… А чего пробки с собой таскаете?
– А это, – он поднял на нее глаза, – я пиво пил. Не выбрасывать же пробки на улице?
– Ишь какой… Ну, ладно, забирайте все поскорей!
Наконец он вышел за двери.
– Извините, Екатерина Марковна, я… – Он хотел еще что-то сказать, оправдаться, но Екатерина Марковна решительно захлопнула дверь прямо у него под носом.
Вот так же хлопнула она дверью, когда Евграфов пошел умирать к Жан-Жанне. Он, конечно, не знал, что пошел умирать, и она не знала, никто не знал, но именно так все случилось. Она спросила его тогда:
– К девкам своим потащился?
И он ответил. Он усмехнулся:
– Ну да. К девкам.
– Чтоб ты сдох там! – И с грохотом захлопнула дверь.
И он пошел к Жан-Жанне. Он сначала усмехнулся, затем улыбнулся и пошел. Его устраивал гнев жены. Злится – значит, можно взять портфель, повернуться и уйти. А она хлопнет дверью. Самое глупое, что делают жены, – это когда злятся на мужей. Когда ненавидят их. Тогда-то именно спокойно делайте все, что вздумается. Жена может пронять мужа равнодушием. Безразличием. Молчанием. Презрением, наконец. А гневом – нет. Бранью – нет. Ненавистью – нет. Впрочем, о чем тут говорить, вы сами все – мужья и жены…
Вообще-то