Но забываются и более значительные события.
Вот поэтому не мешает иногда и вспомнить.
А тогда было время такое.
Всем хотелось играть и петь.
Процветала эпоха застоя
(Процветала она и впредь).
Как известно, не с Марьиной горки,
С Альбионов туманных, извне,
Снежный ком ливерпульской четверки
Прокатился по нашей стране.
И осенним прохладным утром
Мы пошли канюшыну косить.
А сегодня мне грустно, муторно,
И так хочется всех воскресить!
Чтобы снова увидеть Яшкина,
Снова спорить: Есенин-Блок,
Покрывалась спина мурашками
От прочтенья любимых строк.
Сей придумщик, душа компании,
Накрывал нам крестьянский стол.
А когда раздавали звания,
Он, достойный, уже ушел.
Повидаться с Валерой Мулявиным,
Да и он, знаю, был бы рад.
Пацаном был Валерка правильным
(Город Ялта. Гастрольный ад.).
В сентябре начинается осень,
А у нас в сентябре жара.
Хайфа – 30, Эйлат – 38,
Минск – 15. И дождь с утра.
Ничего необычного. Скука.
Объяснимая в семьдесят плюс.
То звонили, а то – ни звука,
Закурю и поставлю блюз.
В сентябре ждет детей наука
Ноутбука и прочих основ.
В сентябре День рождения внука,
А еще юбилей «Песняров».
Сентябрем обозначена веха,
Обозначилась так искони.
Так давай отмотаем пол-века
И припомним хорошие дни.
В сентябре начинается осень,
А у нас в сентябре жара.
Хайфа – 30, Эйлат – 38,
Минск – 15. И дождь с утра.
Ничего необычного. Скука.
Объяснимая в семьдесят плюс.
То звонили, а то – ни звука,
Закурю и поставлю блюз.
В сентябре ждет детей наука
Ноутбука и прочих основ.
В сентябре День рождения внука,
А еще юбилей «Песняров».
Сентябрем обозначена веха,
Обозначилась так искони.
Так давай отмотаем пол-века
И припомним хорошие дни.
Вспоминается с доброй усмешкою
Балагур, весельчак, гурман.
Прибаутки и хохмы Демешкины
И автограф: БАЛЬШОЙ БАРОБАН.
Он мечтал о втором рождении,
Чтобы просто играть и петь,
Меньше думая об исцелении,
А задача была – уцелеть.
Одиноко без Толи Гилевича.
Проглядел Всемогущий. Не спас.
Благодарная память не девичья,
Вспоминаю и слушаю джаз.
Он при этом незримо присутствует,
Продолжается наш диалог.
Так бывает, и я это чувствую,
Будь то Ближний иль Дальний Восток.
С Игорьком расставляли фигуры,
Он Е2-Е4 ходил.
Называл он меня хмурым,
Будто сам веселее был.
И, охоч до духовной пищи,
Все ж оставил свой яркий след.
И ликуют «Веселые нищие»,
Жаль, что Игоря с ними нет.
Мы гордились Володей Мулявиным.
Явный лидер, гитара, вокал,
Поначалу все было правильным
Без намека на пьедестал.
А потом ему дали звание,
Слово «гений» звучало вслед,
И разрушилось наше здание,
Простоявшее 10 лет.
То ль фольклор показался исследованным,
То ль тянуло к своим корням,
Он уже разговаривал с Лениным,
Двое в комнате: стыд и срам.
И пришли времена прескверные,
Когда с Бахусом не в ладу.
И ушли как казалось, верные,
А потом он попал в беду.
Уповали на милость Божию,
На отечественных светил.
Принесите цветы к подножию
Кому пел он, кого любил.
Белый аист прервал полет,
Беловежская пуща спит.
Впрочем, кто-то еще поет,
И при этом делает вид,
Что не властны над