– Долго ли буду я прикован? – вопросил болезный, отныне обреченный спать на животе – и бог знает сколько.
– Две недели, – прикинул Яков, – впрочем, через три дня вы сможете вставать. Но – никакой придворной службы, ваш расшитый кафтан может повредить рубцам, да вы и не влезете в него – будет больно.
Незадачливый любимец Амура охнул, застонал и уселся на скорбном ложе – чтобы рассчитаться с доктором. Этот щеголь без своего бирюзового аллонжа оказался абсолютно, яично лыс, но хитрые глаза его не поблекли, горели прежней берлинской лазурью.
– А шрамы останутся, доктор? – спросил он весело.
– Через год – и видно не будет, – пообещал Яков, и подумал «Неужели есть, кому смотреть?» Впрочем, горе-любовник казался самоуверенным и обаятельным, так что, кто знает?
Доктор Ван Геделе простился с пациентом, пообещал заехать денька через три, и устремился вниз по скрипучей узкой лесенке, надеясь за полчаса добежать до дома – по свежей весенней грязи.
– Позволите отвезти вас домой? – у выхода доктора караулил – приживал де Тремуй, – Вы спасли моего друга, и я просто обязан…
– Жизнь господина Мордашова была вне опасности, – не стал врать доктор, – Но все равно – вы окажете мне неоценимую честь.
Де Тремуй первым влез в карету и любезно принял докторский саквояж. «Что тебе от меня надо?» – подумал Яков, устраиваясь на подушках. Лошади ступали еле-еле, то ли из-за грязи, то ли Тремуй так велел кучеру – помедленнее плестись.
– Скажите, доктор, можно ли вставные от покойника зубы – сделать снова белыми? – заискивающе спросил де Тремуй, – Столько денег потратил, поставил, а они все темнеют и темнеют…
– Конечно, я с оказией передам вам такой лак, как для церковных скульптур, – пообещал Яков, – Намажете зубы перед выходом – будут белые. Правда, если пожелаете пищу принять – все съестся.
– Я равнодушен к еде, – вздохнул де Тремуй, – А дорог лак?
– Рупь. Им при дворе многие пользуются, особенно дамы… – начал Яков и тут же прикусил язык, чтоб не проболтаться, какие именно дамы – это было бы непорядочно. Но собеседник его тут же развил эту широкую тему:
– О, да, Барбаренька Черкасская! Давеча села за стол с жемчужной сияющей улыбкой, а вставала из-за стола – с мрачной физиономией, и уже совсем не улыбалась. Барбаренькин жених все старался ее рассмешить, так и вился кругом, как будто нарочно. А может, и нарочно, он терпеть не может свою невесту. И, знаете, доктор, Рене добился своего – Барбаренька рассмеялась, и все увидели ее настоящие черные зубки, и Ренешечка сделал такое лицо – словно наконец-то выиграл в свое любимое экарте. Они теперь не разговаривают, эти жених с невестой…
– Ренешечка – это тот самый Левенвольд? – уточнил Яков.
– Он самый, доктор, – подтвердил де Тремуй, – Вот, казалось бы, живи да радуйся – сосватали тебе от щедрот самую богатую в империи невесту. Нет, теперь он все время с такой миной – как будто его несут на заклание.
– Может,