собачьи бега, на которых он частенько выигрывал неплохие деньги. В детстве Падеру не раз приходилось слышать рассказы о том, как отец ставил на кон лавку, проигрывал и снова возвращал назад, и все это – в течение двух собачьих забегов. Скорее всего, рассказы эти были правдивы, поскольку Прионсис О’Люинг души не чаял в своих борзых: и Падер, и его братья прекрасно помнили (это, кстати, было едва ли не единственным, что они помнили об отце), как за две недели до состязаний он переводил всех трех собак из вольера в одну из спален, чтобы они как следует отдохнули в домашнем тепле и комфорте и набрались сил. Когда борзые не тренировались, их поили стаутом из деревянных мисок и кормили полусырой отварной картошкой, приготовленной без соли – не водянистой и не крахмалистой, слегка размятой, но не превращенной в пюре, – в которую добавляли ложку сливочного масла. В качестве тренировки собакам полагалось ежедневно совершать семимильную прогулку, лучше всего – за два часа до заката. Во время такой прогулки рекомендовалось избегать возвращения тем же маршрутом, поэтому удобнее всего было двигаться по кругу, причем против часовой стрелки. Также в период подготовки собакам давали кубики неочищенного сахара и густой бульон из бараньей головы, которую по целым дням варили в черной кухне на медленном огне, благодаря чему в решающий день борзые мчались по дорожке быстрее ветра. Все эти тонкости были наследственным секретом семьи О’Люинг; Падер узнал их от отца и, в свою очередь, добавил к ним кое-какие собственные методы, изобретенные им в то время, пока, негромко напевая народные и западные песни, он в дождь и вёдро шагал по извилистым коровьим тропам и нашептывал в изящные, чуть приподнятые уши собак заветные слова «Быстрее!», «Скорость!» и «Победа!».
Такова была его жизнь вплоть до того дня, когда он впервые увидел Исабель Гор.
4 Они были уже в залитом дождем центре Голуэя, когда Исабель сказала, что ей нужно в книжный магазин. Чтобы добраться до него, Падер выехал на кольцо с односторонним движением, а потом свернул на кривую Торговую улицу и затормозил напротив нужной двери, выкрашенной зеленой краской. До места они доехали слишком быстро – оба поняли это в тот же момент, когда машина остановилась. Двигатель негромко тарахтел на холостых, «дворники» с хлюпаньем гоняли по лобовому стеклу дождевую воду. Никто из них не знал, что можно сказать, и лишь за мгновение до того, как пальцы Исабель легли на дверную ручку, она вдруг почувствовала подкативший к горлу тугой ком слов и эмоций. Она покраснела, открыла рот, чтобы что-нибудь сказать, и тут же упрекнула себя за глупость. В следующую секунду, которая длилась намного дольше, чем последующие многомесячные воспоминания о ней, Исабель толкнула дверцу, и та, вырванная порывом ветра из ее рук, резко распахнулась. Дождь выбивал по крыше машины неумолчную барабанную дробь, когда она, бросив последний взгляд на его улыбающиеся глаза и круглое как луна лицо, вдруг заметила в его чертах нечто такое, что впоследствии не могла даже назвать – некую затаенную боль и ранимость,
