Оперу уже всю передали, но шторы на окне еще не было задернутыми, когда Андрей Петрович пришел к маме в гости. Его привела их рыжая соседка, которая водила по городу трамваи. Эта молодая женщина в красном габардиновом пальто очень нравилась Клеву. Он еще не понимал, почему она ему нравиться, но, по словам мамы, «похоже, что-то подозревал». Наверное, значительную роль играли в его подозрениях ее рыжие волосы и вся остальная природная красота, включая пальто и проживание в дальней комнате – по коридору налево.
Она вошла и сказала:
– Завтра, Анна Николаевна, приведу к тебе приятного гражданина. Зовут его Андрей Петрович. Ты знаешь, кто он такой?
Мама, изменившись в лице, села на стул:
–Тот самый? – спросила она тихо.
– Ну, уж не тот самый, – сказала соседка. – Те на трамваях не ездят. Так и пойдет он тебе в коммуналку. Жди больше! Тот-то оратор, огромной известности человек. А этот просто похож.
– Ну, приводи, – сказала мама, и Клюеву показалось, что она немножко разочарована.
На другой день Андрей Петрович действительно пришел – высокий, солидный, упрямый и в пиджаке. Сначала он долго мялся в дверях, не зная, что ему делать с толстым батоном любительской колбасы и куда девать свою шляпу. Клюев встретил его долгими и продолжительными аплодисментами. Он так долго и громко хлопал в ладоши, что маме это, наверное, надоело, и она предложила ему отправиться хлопать в коридор.
– Иди-ка соседей порадуй, – сказала мама, – а мы тут с дядей пока кое-какие моменты по жизни обсудим. Ты ведь теперь у меня, как все, но все равно мой единственный. Иди, я тебе поцелую!
Мама его поцеловала, и он, схватив со стола фотографию, выбежал в дверь. И жизнь потом не раз награждала его аплодисментами.
Радио
Радио висело в комнате, на двух шурупах, крепко ввернутых в стену. Собственно говоря, это было не совсем радио. Это был, по словам мымы, репродуктор городской радиотрансляционной сети. Изнутри он был всегда настроен на музыку и человеческие голоса, а снаружи его украшала белая пластмассовая чайка.
Клюев любил слушать это радио. Последние известия или какую-нибудь героическую оперу. Известия иногда попадались хорошие, оперы – еще лучше. Сидя на стуле или лежа у себя за шкафом, он с восхищением слушал, слегка приоткрыв рот.
Читать он еще не умел. Книги казались ему большой человеческой тайной, сделанной из бумаги. Телевизора у них с мамой тогда тоже не было. Но зато были соседи.