После двух кружек начались фантазии на тему: «Как провести остатний вечер?».
Дружить с Генкой становилось все труднее и опаснее. Его, по Лешкиным наблюдениям, знала вся петроградская гопота. И не только петроградская. Василеостровской шпане он тоже был известен. Когда традиционно 5 мая в жесткой рукопашной схватке, сходились на Тучковом мосту васькинцы и петроградские, Генка был в первом ряду, плечом к плечу с записными петроградскими амбалами. И брал он не плечами, которые у него были не ахти какими широкими, а брал неукротимым натиском и своей зверской физиономией, вид которой деморализовывал противника. В драке использовались только кулаки. применять какое-либо холодное оружие запрещалось, но Генка на всякий случай засовывал за пояс шабер: «Знаем мы этих васькинцев. От них так и жди подлянки».
Шабер
Генку окружала напряженная, тревожная атмосфера. То к нему предъявляли претензии какие-то темные типы, то он взыскивал со своих недоброжелателей моральные и денежные долги. Часто такие контакты заканчивались потасовками, в которых доставалось и Лешке.
– Гена, ты завязывай с улицей-то. Так и на перо нарваться не долго, – урезонивал Лешка своего друга.
– А-а-а, чему быть, того не миновать.
– Тоже мне, фаталист.
Встречаясь вечерами, друзья первым делом соображали куда же им направить свои стопы. Чтобы не шляться, как обычно, в поисках острых ощущений по Большому и Скороходовой, Лешка иногда искушал друга прелестями Невского, новым фильмом, праздничной атмосферой катка. А однажды он затащил Генку в Малый оперный на «Севильского цирульника». Опера другу не понравилась.
После двух кружек Лешка не стал звать друга в кино или на каток. Он сделал нестандартное предложение, навеянное настырной антирелигиозной пропагандой:
– Генка, завтра Пасха. Нынче в полночь в церкви начнется праздничная служба. Пойдем, посмотрим.
– Пойдем, – неожиданно быстро согласился Генека. – Там общага рядом, заодно зайду кой-какие вопросы решить.
От Большого, на вход в Князь-Владимирский собор тянулась очередь. Друзья встали в конец её. Очередь двигалась быстро, и вскоре они оказались на паперти. Еще в пивной Лешка предупредил Генку, чтобы тот вел себя в храме скромно и не оскорблял чувства верующих. Перед притвором они сняли шапки и перекрестились как могли. Заметив, что все крестятся трижды, они торопливо добавили еще по два крестных знамения.
В храме стояла тишина: полунощница еще не начиналась. В полумраке теплилось несколько свечек. По центру, поперек главного зала тянулся черный занавес. Очередь заходила за занавес с правой стороны, а выходила с левой, покидая храм через боковую дверь.
Лешка из рассказов своей верующей бабушки знал, что за занавесом должен быть разостлан на катафалке большой плат с изображением Иисуса, снятого с креста. Этому куску материи, называемому плащаницей, и поклоняются верующие: кто крестится, кто кланяется, а кто и прикладывается.
У Генки