Но кусал я счастливую булку,
золотистым рассветом облит,
утешая себя, что как будто
ничего, ничего не болит.
5
У меня за пазухой три смерти,
выбирай, какая по душе:
от тоски, что мыслями завертит,
от беды, от рая в шалаше.
А ещё четвёртую, иную –
эти три вобравшую в себя,
только для поэта сохраню я,
так его терзая и любя…
6
Под сенью скользких грозных крыш
струится на работу челядь,
и снег становится так рыж,
когда сосулька входит в череп.
И ты войдёшь в меня, весна,
грудь распоров лучом участья,
и я воспряну ото сна
и кровью напишу о счастье!
7
Мне впервые не нужно,
чтоб стихи меня в кровь измотали.
Так прощай же, оружье,
9 грамм голубого металла.
Признаю пораженье,
уходя молчаливой тропою,
только тихое жженье –
это праздник, который с тобою…
8
Чьей-то древнею рукой
ковш на небе вышит
и закинут далеко –
черпать души с крыши.
Спи, мой маленький, а то
выйдешь спозаранку –
обнаружишь на виске
маленькую ранку.
* * *
Весне на помощь – шаг ребристых шин,
дробящий лёд в кофейную порошу…
От февраля последние гроши
на чтение Рембо я уничтожу.
Сойду на нет. Закончусь в три листа.
Оплавлюсь солнцем бешеного марта,
и будет сон мне – выстрел у виска,
как экстремизм седеющего Сартра.
* * *
С небосвода конопатого,
как с кленового листа,
сорвалась – и снова падает
сумасшедшая звезда.
Облака её коверкают,
выплавляя света сок,
и летит она калекою –
всё стихами об висок.
* * *
До обугленного края
пляшет ручка вширь и вдоль –
прозе я не доверяю,
лишь в стихах правдива боль.
Лепет, шелест, шорох, шёпот,
звёзд безумных голоса –
есть мой самый верный опыт
глянуть истине в глаза.
* * *
Казанскому поэту Юрию Макарову
Из кореньев слов душистых
предложу настой.
Гость случайный, не ершись ты,
что настой простой.
Не отцеживай травинки,
пей стихи сполна,
их нельзя до половинки –
залпом и до дна!
* * *
За окном, до утра приуныв,
двор уляжется с нищим.
Замерцает фонарик луны –
что ты, Господи, ищешь?
Летом полночь совсем не видна –
бродит полуживая,
осушая поэта до дна
и бутыль разбивая.
* * *
Жизнь – застенчивый кузнечик,
разбегающийся