Знаниями почти обо всем он овладеет в том объеме, который сам для себя выяснит. Немного испортит глаза на этом сложном пути, однако снижение остроты зрения не помешает тому, чтобы однажды захватил его настоящий роман с какой-нибудь девушкой с такой же фигурой, как у ее подруги, соседки по коридору налево. Они будут жить в своей квартире с отдельным кафельным туалетом, со шкафом-купе и большой светлой кухней с окнами в городской парк, и с неба над парком, как в его детстве, будут падать августовские звезды. Он устроится работать на какую-нибудь приличную должность и выпишет на свой адрес несколько приличных бумажных изданий, чтобы быть всегда в курсе. В этих изданиях будет написано о чем-нибудь самом интересном и наиболее важным. И кое-что о том, о чем пели по радио настоящие оперные певцы. Но это все впереди. А пока… Пока пусть скачет на своем деревянном коне и промачивает ботинки на улице. У него такой возраст. Возраст наездника по прериям коммунальной жизни.
А соседка тем временем снимала красное пальто, вешала его на деревянную вешалку и оставалась в платье. Платье у нее было синее как море, которое накануне приснилось Клюеву, а воротник платья белый как снег, с легкими закругленными кружевами. Еще у соседки был тонкий нос и рыжие длинные волосы, почти до порога… Эти волосы светились в комнате. Он смотрел на нее с немым восторгом и тихим ужасом и думал, что теперь их старая люстра горит зря. Пусть горят одни рыжие волосы!
А мама с соседкой скрывались в кухне. Они находились там долго, почти целую вечность. И что-то там обсуждали почти целую вечность. Они сидели на двух больших табуретках, укрывшись от внешнего мира за огромными фиолетовыми штанами, висевшими на веревке и принадлежавшими, казалось, сразу большой группе жильцов. Штаны пахли влагой мира и хозяйственным мылом.
Тихий ужас проходил, уступив место тайному восторгу. Оставшись один, он садился на своего деревянного коня с облезлой спиной и оторванным правым ухом и долго скакал вокруг стола по каким-то равнинам. Там не было ни гудков, ни машин, и небо было голубое, бескрайнее, как оперный марш, который пел Клюев…
Еще в его воображении рисовался трамвай. С яркими окнами. Тот самый, который вела соседка по ночному городу. Наверное, ему очень хотелось проехаться в этом трамвае. Он был бы тогда единственным пассажиром. Он бы сидел тогда на скамейке у самого окна и прижимался носом к холодному стеклу. Ведь когда прижмешься носом к холодному стеклу, лучше всего глядеть на огни проносящихся мимо улиц и на светящиеся вывески магазинов. А соседка, рыжая и фантастическая, вела бы этот трамвай. Быстро, со звоном, минуя все ночные остановки. И было бы такое впечатление, будто по городу несется огромная копилка с мелочью.