Господи, как же тут тесно!
«Не могли бы вы все исчезнуть?» – Думаю я, а тут снова врывается сестра, выдыхает:
– Кирилл! Мама!
– Что?
Что-то с мамой? Отталкиваю Ленку (Господи, да за что же мне все это?!), два шага – в зал, и я так и останавливаюсь.
Мама танцует под медленную восточную мелодию.
Ее глаза закрыты, а губы, наоборот, приоткрыты. Руки нашей Ма – как два полураскрывшихся тюльпана – одна тянется вверх, другая едва касается бедер. Она двигается, как юная девчонка, новый цветок в гареме какого-нибудь шейха – босиком на бордюре бассейна под звон монет на прозрачных юбках и птичье пение. Мама откидывает назад тяжелые каштановые волосы, и они кольцами ложатся на плечи, спадают на спину.
Все стоят и смотрят. Братья начинают хлопать под барабанный ритм, и Ма открывает глаза, подмигивает им. Ох, у нее сейчас такие глаза… она почти касается подбородком сложенных лодочкой ладоней, продолжает танцевать, едва заметно улыбаясь. А потом ее руки скользят вдоль тела, и я впервые вижу вот так близко то, что называют танцем живота. Мама встряхивает волосами и двигается под ускорившийся ритм. Братья всё хлопают в ладоши, и я замечаю, что я – тоже ей хлопаю.
Из динамиков магнитофона слышны подстегивающие маму мужские голоса, и она прогибается в спине, я вижу, как под одеждой двигаются мышцы. Ее ресницы дрожат, она облизывает губы, тяжело дышит. Господи, да ей лет двадцать…
Я хватаюсь рукой за косяк.
Мелодия достигает апогея и обрывается, рассыпавшись золотом старых золотых монет древней Согдианы, Сиракуз и пылью оседает на пути караванов, прошедших по барханам тысячи лет тому назад.
– Ма… – шепчет за моей спиной Ленка. Братья, их жены, – да все мы – хлопаем, пока у нас не начинают болеть ладони.
– Наташ, жалко, блин, что ты моя тетя! – Говорит старший брат, поддерживая маму за руку. Сестра растеряна, она не знает, что сказать. Она все смотрит на нашу Ма, а та все не теряет своего волшебства, она все еще – молодая девочка из гарема, и мы с Ленкой не знаем, как на это реагировать.
Братья и остальные родственники очень умело хранят эту ее магию весь вечер. Сейчас было бы к лучшему все прервать, и пусть бы сразу наступил следующий день – что бы мы словом или поступком ничего не испортили.
В итоге мы напиваемся так, что назавтра помним все только фрагментами. Общее воспоминание – только одно – танцующая под барабаны девушка.
Это первое, о чем я думаю, когда просыпаюсь – часов эдак в одиннадцать утра. Горло перехватывает от кашля, во рту – как будто стадо верблюдов расположилось, а около кровати кто-то заботливо стакан