– А что он нарисовал? – оживилась Валя.
– Сейчас увидишь! – Газаватин закопался в серой лохматой папке.
– Вот! – и прикнопил цветной лист к стене.
– Это чье? – опередил Валю талантливый график.
– Твое, – отмахнулся Газаватин, ожидая замедленной женской реакции.
– Гениально! – кивнула головой Валя и, слегка подумав, вдруг решительно добавила:
– Я – проститутка!
– Я – проститутка? – заинтересовался график.
– Нет, я – проститутка, я в газете работаю, – пояснила Валя.
– Тогда я тоже – проститутка, отозвался гениальный график, – я матрешек рисую.
Диалог завязывался, Газаватин довольно раскачивался на стуле.
3.
Котя среди художников обладал неоспоримым преимуществом. Он, единственный на втором этаже бывшего барака, кто поставил у себя в мастерской унитаз. Унитаз красовался на возвышении в коридоре и был декорирован занавесью из расписного шелка. Посетившие наш этаж дамы через несколько часов неизбежно находили Котину достопримечательность.
– Северное сияние… – начал издалека эстет Котя.
– Рекомендую… – бросал он в пространство рядом с Валей.
– Натуральный шелк, авторская роспись, – не скупился владелец унитаза.
Такой рекламы не выдержал сидящий рядом ювелир Бобов:
– Можно я пойду?
– Дамы – вперед! – пояснил Котя.
– А мне не хочется, – увиливала Валя.
– Так можно мне? – нервничал Бобов.
– Дамы – вперед! – настаивал Котя, отпихивая наивного ювелира.
– Валя, ты – женщина эпохи модерн! – объявил Котя после возвращения простодушного Бобова.
– У меня есть картина, которую ты должна увидеть! – и они удалились.
Следом, в направлении «северного сияния» двинулся завистливый Бобов. Вернувшись, он с уважением сказал:
– Сидят рядом, у стены – холст. Молчат, смотрят как кино, уже минут десять.
Здравствуй, дорогой!
– Здравствуй, дорогой! – услышав это, я поворачивался и знал – Женя Каширин.
Его взгляд – внимательно и слегка сквозь, улыбка – одними яркими губами, лицо – по-особенному бледное в сравнении с черными густейшими кудрями. Громадная фотосумка и пара фотоаппаратов на ремнях создавали чувство, что он прихрамывает только из-за их веса, идя узнаваемой походкой – неровной и будто уступчивой. «Женя» – так его называли все, кроме учеников в фотостудии, там он был «Евгений Николаевич». Общался он со всеми ровно, бодро, уже в процессе приветствия (порой продолжительного словно кавказский тост) самовозбуждаясь от знакомства с таким удивительным человеком, как ты.
– Здравствуй, дорогой! Как я рад тебя видеть! Как ты выглядишь прекрасно, такой весь энергичный, целеустремленный, но, правда – и задумчивый немного. Но ты ведь у нас не только прекрасный художник, но и талантливый