Анна Ивановна не встала на колени. Не принялась целовать разбитые, грубые, в мозолях руки внучкиного спасителя.
Она просто чуть прикоснулась к ним своими двумя морщинистыми сухими лапками. Потом обняла мужчину как родного.
Отстранилась. Перекрестила. Сказала с глухой решимостью:
– Веру. Ох. Машу попрошу вас в ее помянник внести. Чтобы утром она о вашем здравии молилась. И сама тоже буду. Что я еще могу, дура старая? Чем вас отблагодарить?
– Баб!
Подорвалась с места Алена, ломая торжественность момента.
– Баб! Шарлотка горит!!!
Позже после короткой суматохи они соскоблили темную корочку по бокам немного пострадавшей выпечки. И ели вкуснейший на свете пирог. Пили чай с молоком. Потом явилась Наташа. Увидела лицо дочери, но начать орать не успела. Анна Ивановна утащила дочь в комнату, торопливым шепотом все объяснила.
Наташа пробовала совать Сан Санычу деньги. Он обиделся.
Анна Ивановна посадила дочь штопать капюшон защитника. Собрала ему с собой кексы, половину шарлотки. Положила пару пачек чая.
Спросила – что еще?
Бедно, хоть и тепло одетый-обутый в довольно чистое, но латаное-перелатаное, он смущался и отнекивался.
Позже все вместе ели овсяную кашу. Ничего, что поверх сладкого, – хорошо пошла. Анна Ивановна из комнаты еще раз хотела набрать Маше. Но подружка была занята. И поговорить, рассказать не получилось.
До платформы Сан Саныча отправилась провожать Наташа.
Перед сном Алену уже глубоко ночью затрясло. Она замерзла, стала плакать. Анна Ивановна хлопотала. Завернула в одеяло, дала чаю с малиной. Села рядом. Обняла.
Внучка пищала, скулила и жаловалась, как ей было страшно. Бабушка, сама ребенок войны, хорошо понимала девочку. Очень хорошо. Пару часов сидели в обнимку.
Анна Ивановна рассказывала про свою маму, про не вернувшегося с войны папу – прабабушку и прадедушку Алены. Про жизнь в пятидесятые. Как решила стать учительницей.
Как познакомилась, когда думала, что ее поезд уже ушел, со своим мужем. Алена не перебивала. Она смутно помнила, что дедушка-водитель давным-давно погиб в аварии, но что спас при этом беременную женщину с ребенком, нырял в реку за тонувшей машиной – не знала.
Когда Алена заснула, Анна Ивановна унесла чашку. Поблагодарила Матронушку за помощь, все же оглядываясь на дверь, не услышит ли Наташа, не решит ли дочь, что у матери крыша едет. На сердце было тепло. И это мягкое, робкое чувство сохранилось следующим утром.
Кузнецовы не просто стали меньше ругаться – почти совсем прекратили. По оценке Алены, процентов на семьдесят.
P. S. Сан Саныча они больше не видели. Так волновались, что в суматохе не спросили фамилию, адрес, телефон.
И ничего не удалось о нем узнать. Алена искала в Ромашкове. Пыталась расспрашивать людей, но глухо. То ли он назвался ненастоящим именем, то ли жилье снимает. Поэтому даже с помощью участкового не смогли