И ещё. Настоящий поэт должен отличаться своим особым языком, стилем. А в чём он, мой стиль? У меня много стихотворений совершенно разных и по размеру, и по энергетике, и по взгляду на мир, и ваабче, как говаривал Леонид Филатов. Но что-то общее должно же быть? Какая-то ниточка красная? Пожалуй, она есть. Наверное, я – мистический реалист-сказочник. У меня почти нет стихов, в которых бы не присутствовал сказочно-мистический элемент, хотя многие абсолютно реалистичны.
Другой мой знакомый поэт убеждён: поэзия обязана отражать реальную жизнь реалистическими средствами. Давайте-ка без образных «выкрутасов», «замороченных» сравнений и прочей шелухи. Для меня это неприемлемо. Моя реальность шире, богаче и ярче. И страшнее, и веселее, и темнее, и блистательнее. В ней перемешаны сны, фольклор, лица прошлого, литературные персонажи и Бог его знает что ещё. Однако стихи свои я считаю проявлением густого реализма.
Зачем я пишу, чего хочу добиться?
Того же, что мой любимый поэт Николай Гумилёв, который сказал о своих читателях, что они
Носят мои книги в седельной сумке,
Читают их в пальмовой роще,
Забывают на тонущем корабле.
Большего трудно и желать. Но даётся такое счастье немногим. Буду ли в их числе я? Бог весть. У меня уже немало таких читателей. Но немало не значит много.
Вот, пожалуй, и всё. Остальное – в стихах.
Рваные простыни
Господи, прости её, красивую
Господи, прости её, красивую –
за мужчин, что взглядами насилуют
и пускают слюни похотливые;
Господи, прости её, счастливую
и далёкую от наших дел греховных,
за убогих, жалких и психованных
наших женщин с лицами плаксивыми –
тоже бывших некогда красивыми,
но измятых жизнью проклятущею;
Господи, прости её, цветущую,
с влажным взглядом, бархатною кожею,
на земных красавиц непохожую,
за морщины, шрамы и оплывшие
щёки, о румянце позабывшие,
за кривых, горбатых и юродивых
и за всех, что выглядят навроде их,
за ожоги на душе и коже
ты прости ей, всемогущий Боже.
Господи, прости её, любимую:
бьёт она, как белку в глаз дробиною
лупит сибиряк – без сожаления;
перед нею грохнусь на колени я,
хлынут горлом горькие признания –
и скончаюсь, не придя в сознание.
А она, воздушная и нежная,
примет эту смерть, как неизбежное,
только хмыкнет: эк беднягу скорчило –
хорошо хоть, шкурка не попорчена;
томным взором под ноги уставится…
Господи! прости её, красавицу.
(1992)
Мёртв я, птица моя
Мёртв я, птица моя
Следуй же райским курсом.
В теле моём – трупный яд,
Пусть и с медовым вкусом.
В сердце мне не стучи
Клювом стальным и нежным.
Не родились врачи,
Что воскрешают нежить.
Мёртв я, птица моя.
Так пролетай же мимо.
Где-то в святых краях
Ждут тебя херувимы.
Душу свою не терзай,
Страсть наша в лету канет.
Просто мои глаза
Выклюй себе на память.
(9 января 2017)
Фемина
Фемина, не дышите на свечу,
Не хлопайте глазами на поэта;
Послушайте сюда: я вас хочу…
Не торопитесь, я же не про это.
Я вас хочу спросить как на духу:
Кто я для вас, смешной и нелюдимый?
Как говорят французы – ху есть ху?
Не бойтесь, это – непереводимо.
Я к вам явился из волшебных снов,
Шикарный в меру сил, как Слава Зайцев,
Здоровый, как Порфирий Иванов,
Задолбанный судьбой, как сто китайцев.
И презирая кукольных Пьеро,
Привыкших сердцем