С прелестным взглядом наглеца.
Книжное
Когда июль становится лучом
И спелым персиком ложится мне на губы, Я с полки достаю солидный том, Покрытый пылью, словно сладкой пудрой.
И я смотрю, как между книжных строк
Гуляет рыцарь, бюргер и вельможа, И льется слов изысканный поток, И я сама – среди толпы прохожих.
Я наблюдаю, пишется портрет: Овал лица и солнца глаз еврейских. Писатель, как художник, как эстет
Рисует королевскую невесту,
Рисует золоченую постель
И витражи у круглого оконца…
Ведь я сама – плененная Ракель
Во власти распаленного Альфонсо!
Я закрываю книгу, не прочтя
Последние, трагичные страницы.
Июль летит – лукавый, как дитя,
В своей крылатой, легкой колеснице.
Ты помнишь лето?
ты помнишь лето? скалистый берег, ракушки, солнце и запах моря. и если чувства хранятся где-то, позволь мне их унести с собою. позволь мне помнить, позволь мне верить в то, что отныне не повторится. и бьются чувства в моей ладони далеким прошлым, плененной птицей.
ты помнишь домик? а горы – помнишь? какое счастье! какое лето! ты выцеловывал мне ладони, и поцелуй, как клеймо, как вето садни’т – и мне не дает покоя. дурак считает, любовь – бессмертна. но если юность хранится где-то, в нее вернуться чего нам стоит?
я не боюсь ни любви, ни правды. ты помнишь лето? ни дня печали! мы убегали, не ждя пощады, мы убегали – и возвращались. ты говорил, что расстаться – просто, пусть только кончится этот август. и разлюбить тебя было поздно, мой дерзкий зигфрид, мой вечный фауст.
ты помнишь встречу? в последний раз ты руки коснулся, глаза зажмурив. ты – не напишешь, я – не отвечу. морские волны, цвета лазури – и воздух жженый. ты помнишь лето? наш славный отдых, наш ржавый август?
и если память хранится где-то, то я – навеки – с тобой останусь.
Лже-поэты
Я тщетно стараюсь все меньше писать стихи: Гениев нынче не жалуют в Роспечати. Те, кто бездарен, остатком гнилой трухи
В век оскудевший приходятся очень кстати.
Нет, не подумайте! Я не боюсь пропасть: «Вот тебе, девочка, лучшая из профессий». Пусть лже-поэты сегодня пируют всласть, Завтра они получат худые вести.
Никто не запомнит ни обликов, ни имен, Противные лица их канут в морскую бездну. Пусть будет так! И ржавым горя огнем
Мои стихи птицей-феникс тогда воскреснут.
Скарлетт
Скарлетт О’Хара – капризный ребенок; все восхищенно суетятся вокруг. Скарлетт привыкла, что с самых пеленок ее выполняют любые «хочу» – кажется, вдоволь батиста и кружев, только ее не волнуют шелка. В мыслях – лишь он, что так дьявольски нужен – имя слетает опять с языка.
Скарлетт живет и надеется: «Эшли!» Словно смакует на алых губах. Только, увы, все мечты и надежды утром одним рассыпаются в прах. Кончено детство и кончены грезы! Скарлетт не верит, колеблется, ждет. Но – решено; и под девичьи слезы Эшли – другую – венчаться ведет.
Но никакие