Так на пятнадцатом году выучился я русской грамоте, окончил школу и был весьма сносным и толковым подростком в делах хозяйственного правления; я хорошо выражался и по-французски, читал военные повести и был так сказать на хорошем счету у Артемия Павловича. Впрочем, признаюсь, что я с лихвой понабрался от такой жизни удали и прыти, да и барской спеси, да так, что уж к концу второго года и думать забыл об своей семье. Однако ж всему есть конец, а потому случился он и тут, и вот по какому поводу.
Как-то раз, спустя уж как целых пять лет, вновь явился тот самый гражданин, прибывший ночью, но только на этот раз в рессорной бричке и одетый во фрак хорошего покроя. Прошедшие годы не обогатили его здоровье и силу, но он, однако ж, держал себя на сей раз поживей и проворней. Он оставил своего человека снаружи и отправился вовнутрь дома, где Артемий Павлович встретил его с весьма радушным усердием, и куда через четверть часа велели явиться и мне. Удивленный, я тут же вошел в кабинет и застал двух стариков в разговоре об военных их достижениях.
– Вот, посмотри, посмотри ж какой славный малый из него вырос. – Сказал Артемий Павлович, торжественно указывая на меня и обращаясь к своему собеседнику.
Тут-то мне и внесли ясность всего сказанного, так, что я был потрясен неожиданной новостью до самого своего основания. Оказалось, что предо мною сидел не просто хмурый и чопорный офицер и чуждый сердцу старик, а мой самый родной дядюшка. Немало интересного вытекло из моей с ним беседы и пролило свет на презренное мое рождение. Человека же этого звали Федором Николаевичем и было ему пятьдесят девять лет от роду; сам же он был некогда гвардейским капитаном и довольно часто воевал то с турками в двадцать восьмом на Балканах, то с поляками в тридцатом во время холерных бунтов, а то и вовсе командовал в пятьдесят пятом на Дунайском театре военных действий пехотой; воевал он также супротив коалиции и в Черноморье. Словом он был закоренелым и опытным ветераном, несмотря на всю свою дряхлость. Родной же брат его, то есть мой отец, был намного младше чем сам он, и также воевал на Северном Кавказе, где позднее и сложил свою голову. Надобно заметить, что за исключением меня, практически весь мой род, что я узнал уже потом, состоял из одних военных офицеров и бравых, задорных вояк, что даже мой собственный прадед, чье существование мне и в мысли не приходило, воевал даже со шведами еще в восемнадцатом веке. Быть офицером и почетным гражданином было написано на роду у всех наших мужей, но, ровно настолько, насколько это было неотъемлемым, настолько же и трагичным в последствии, ибо никому из моих предков, за исключением моего дядюшки, не удавалось умереть своей смертью, и, так как все они почти до одного сложили головы на поле брани, то, осмыслив их горькую, но славную участь, я решительно отказался поступать в полк и нарушил тем самым традицию своего рода.
Относительно же самого Артемия Павловича могу сказать то, что