– В предсказуемости, – ответил спокойно выступающий, на которого, похоже, подобные приемчики не действовали.
– И в чем эта ваша предсказуемость выражается? – не унимался товарищ, которому вроде бы уже и ответили, но видимо, не до конца.
– В отсутствии случайностей, извиняюсь, с кем имею честь?
– Нервозов… Хотелось бы узнать и вашу фамилию, любезный. Ведь вы явно не тот, за кого себя здесь выдаете в этом костюмчике.
– Уж не тот ли самый из шестисот секунд?
– У меня своя программа, не смешивайте.
– Все последующее всегда вытекает из предыдущего, – выступающий, видимо не расслышал ответа и продолжил развивать свою мысль дальше: – К примеру, возьмем одного отдельно-вырванного из зала идиота, – хлопки в зале, – ваша версия развития событий, он сам уйдет или его выведет охрана? Результат предсказуем, согласитесь…
– Попросил бы! – взвизгнул оскорбленный до глубины души журналист.
– В долг не даю даже друзьям.
Хлопали долго, в том числе и Кэт, которой было вовсе не до хлопков.
– Вот вам и вся предсказуемость, еще есть вопросы? – подытожил выступающий со сцены, провожая холодным взглядом своего неудавшегося оппонента, стремительно направляющегося нервной походкой к выходу.
– И вы со всеми так, чьи вопросы вам неугодны? – спросила вдруг Кэт, неожиданно даже для самой себя.
На что человек во фраке ей ответил, что только с теми, кто этого заслуживает.
– Как интересно! – воскликнула прилично пьяненькая уже дамочка в вечернем платье с обнаженной спиной, направляясь неуверенной походкой к сцене. – Нам все творческое интересно выше крыши, напомните, плиз, название самого вашего нашумевшего произведения, чтобы мы наконец вспомнили, с кем имеем дело, если свой фамилий не желаете афишировать.
– Не вспомните…
– А вдруг? – улыбнулась та, забравшаяся к этому времени уже на сцену и теперь пьяно покачивалась из стороны в сторону, пыталась подняться с четверенек на ноги.
– Видите ли, – писатель неизвестного романа подошел к ней и подал галантно руку, чтобы помочь принять вертикальное положение, – если я сам давно уже забыл название этой некогда нашумевшей вещицы, то другим вспомнить ее и вовсе не под силу.
– А если я все же вспомню, что мне за это будет? – не унималась пьяная, одергивая задравшийся подол платья.
– Не вспомните… И потом, я давно уже не пишу.
– Уж не потому ли, – пьяненькая снова улыбнулась, кокетливо икнув, – что никакой нашумевшей вещицы и не было вовсе?
Писатель поморщился, что может быть хуже перебравшей дуры, уверенной, что за деньги