По прибытии в госпиталь я оказался незамедлительно на операционном столе и следующее моё возвращение к реальности встречал уже в тесной, рассчитанной на одного пациента, реанимационной палате. Сквозь забранное настоящей металлической решёткой окно просачивался мягкий искусственный свет, ничего не говорящий о том который сейчас час, но наталкивающий на иного рода размышления. Циферблат на моём внутреннем интерфейсе, подсказал, что проспал я без малого четырнадцать часов, но не смог дать ответа на то, где же я нахожусь. Госпитальная сеть осталась глуха к моим усилиям получить к ней доступ. На этом поступление информации из внешних источников и окончилось. В раздражении я посмотрел на стоящий рядом аппарат. Из его недр наружу тянулись закреплённые на моём теле трубочки и провода. Внимательно осмотрев переднюю панель устройства, обнаружил искомое и протянув руку, приложил палец к индикатору вызова персонала и приготовился ждать.
По прошествии десяти минут я начал было проявлять признаки нетерпения, как вдруг дверь в палату распахнулась и впустила двух человек, чей внешний вид не оставлял ни малейшего сомнений в их профессиональной принадлежности. Оба были в белых халатах, оба уставшие и невыспавшиеся, но один из них явно лечил тела, а вот второй… Стоило ему открыть рот и нарочито бодрым голосом поинтересоваться моим самочувствием, как любая необходимость в представлении с его стороны отпала сама собой.
Врач без нудного предисловия приступил к осмотру, а сотрудник БФБ всё-таки представился, не преминув особо подчеркнуть, что наша встреча носит полуофициальный характер и не займёт много времени. Из его слов следовало, что лично он не хотел меня сильно беспокоить, но по долгу службы вынужден поступиться своими желаниями. Накопилось изрядное количество вопросов, требующих безотлагательного разъяснения. В настоящее время ситуация вокруг гибели туристического лайнера до чрезвычайности неясна и, более того, с дипломатической точки зрения, опасна и крайне нестабильна. Вдобавок ко всему судьба единственного выжившего, налагает на меня тяжкий груз моральной ответственности перед душами погибших и их безутешно скорбящими семьями.
Для человека несклонного вести долгие беседы он был крайне многословен. Из произнесённой им пространной и пафосной речи я не понял и доброй половины, подивившись в очередной раз тому, что безопасность не взяла меня в оборот сразу на борту ещё во время эвакуации, в наиболее подходящий для того момент. Что же касаемо «груза моральной ответственности», то из всех погибших на борту «Лейкленда» я знал одну лишь Алиту, да и ту, как оказалось, весьма поверхностно, что, впрочем, не слишком уменьшало мою