Младшая глаза закатила, взывая к заступнице Макоши. Всё за платье сестра волновалась, а что под ним колени разбитые нетерпимо саднили – это её не трогало. Вот уж горе-девка, только тряпьё на уме. Но Росья от чего-то почувствовала себя виноватой, голову пригнула.
– Прости, Станислава, – буркнула.
Та ерепенилась всё пуще, и раскаяние её не вразумило, глухая стала от гнева.
– Так и знай, больше не получишь ни одной рубахи от меня! – прошипела она, что змея. – Может, научишься беречь что имеешь, поймёшь, когда одеть больше нечего станет, тогда будешь хоть на долю ценить. Переодевайся скорее, нас отец к столу кличет.
Кивнув, Росья быстро прошла к сундуку, выуживая чистую рубаху, наспех стала раздеваться. Станислава уже девица на выданье, ей положено платье надевать да голову покрывать, а младшей ещё зимовать простоволосой да в рубахе девичьей носиться. Сердце защемило от того, что скоро, как и старшая, превратится в деву старую, ворчливую, хмурую и злую. Скукота несметная.
– Добегаешься ты, сестрица, околдует тебя кто в лесу, иль зверь утащит, – всё причитала Станислава. – Нельзя одной ходить в лес, нельзя, батюшка не велит. А ну всё расскажу, будет тебе встрёпка! Запрёт наверху в одиночку дни коротать, – роптала она, и с каждым её словом покой да уверенность Росья теряла.
И пока опоясывалась и из волос папоротник сухой да репей выбирала, всё не отступалась сестрица, разошлась в гневе, на лице уж и пятна багровые проступили. И ведь ясно, что за младшую волнуется, а оговоры её всё же обиду вызывают.
– Когда ты образумишься! Пусть боги мужа тебе пошлют такого, чтобы в ежовых рукавицах держал, спуску не давал! – грозила она, обжигая взглядом. – Батюшке всё расскажу, он выпорет тебя!
Батюшка был строгий, это верно, надо будет – и жгут в руку возьмёт, и по ногам стеганёт так, что расхочется не то, что в лес ходить, но и за частокол терёмной высовываться.
– Не рассказывай, – попросила Росья, глядя в глаза сестре, приблизилась. – Обещаю, не пойду больше по темноте.
Хоть и младшая, а благо ростом вровень были, и глаза одинаковые – серые с зеленцой речной, но у сестрицы всё одно ярче и волосы русые с серебристым отливом длиннее и гуще. Чертами Станислава чуть мягче была в лице, пухлые губы, ровные брови, а взгляд, когда надо, делался робким, губы складывались так, что всё отдашь, лишь бы улыбнулась она. Да и фигурка ладная на загляденье, талия узкая, бёдра округлые, не то, что Росья – щепа. Матушка утешала, что мол не дозрела ещё ягодка, ещё всё станется. А потом и сама учить начала, чтобы не смотрела, как волчица, и улыбку нацепляла чаще, потому как, по словам матушки, хороша больно становилась, когда улыбалась.
Сама не своя от прихлынувших не к месту беспокойных чувств, Росья шагнула вперёд и обняла сестру.
Станислава задеревенела, было, а потом так и обмякла, тоже обняла.
– Ты чего, Рось? Случилось что ль чего?
Верно, никогда не обнимала сестрицу просто так. И верно от того Станислава была в замешательстве.
Росья