– Ну, не веришь, и господь с тобой! – подытожила старуха. – Спать-то? Да вот тут.
Они вошли в комнату поменьше, где у стены, завешенной ярким ковриком, на котором черкес целился из ружья в тигра, стояла большая никелированная городская кровать. На подоконнике краснели горшки с геранью, мерно тикали ходики на стене. Было чисто, светло и уютно.
Непонятно, в чем было дело, но в первые полчаса, проведенные в Лиходеевке, Петухова чувствовала себя как-то неуверенно. И главное, причина этого дискомфорта была ей неведома. Но комнатка, где предстояло жить, настолько понравилась, что она повеселела.
– Кровать-то у вас городская, – решила она польстить хозяйке.
– Это сын привез, – охотно откликнулась та. – Как из города приезжает (он у меня в городе живет) – завсегда на ней отдыхает. Вы не беспокойтесь, все на ней чистое.
– А почему ваша деревня Лиходеевкой называется? – поинтересовалась Петухова.
– А потому, – насупилась старуха, – что дела в ней лихие творились, да и сейчас случаются.
И она опять перекрестилась.
«Богомольная какая», – подумала Валентина Сергеевна. Но слова старухи заставили ее насторожиться.
– Это какие же лихие дела? – делано засмеявшись, спросила она.
– Долго рассказывать, да и не к ночи, – буркнула старуха. – Давайте-ка лучше я самовар поставлю. Чай пить будем.
Пока закипал самовар да потом пили чай и Валентина Сергеевна угощала старуху (как оказалось, ее звали Агриппина Кузьминична) городскими лакомствами, быстро стемнело. И внезапно на Петухову навалилась такая усталость, что она едва добралась до никелированной кровати и погрузилась в пуховик. Сонное сознание успело зафиксировать яркий свет луны, пробивающийся сквозь заросли герани на окне, и тонкий комариный писк. Она уснула.
На новом месте приснись жених невесте – гласит пословица. Какой жених? Какая невеста?! Валентина Сергеевна – дама, как говорится, не первой молодости. Между тридцатью и пятьюдесятью, где-то так. Были и женихи, и муж был. Но кипучая натура нашей библиотекарши отринула весь этот мещанский хлам. Розовый абажур, семь слоников на диванной полочке, кружевные салфеточки – словом, семейный уют. Далека она была от этого, ох далека! Единственная слабость – грибной промысел – тщательно скрывалась от знакомых. Атеизм из безобидного увлечения развился чуть ли не в манию. Ох и много попортила она крови местным батюшкам! Даже в Синоде про нее слыхивали. Да и было это, что называется, «в струю». Храмы закрывались, иконы сжигались, и пепел от этих костров кружил над землей.
Богомольные старушки хорошо знали Валентину Сергеевну, плевали ей вслед и звали не иначе, как дьяволицей. И надо сказать, она этим гордилась. Как-то Петухова прочитала про Гипатию, ученую, жившую в древности в Александрии. Несчастная была растоптана толпой фанатиков-христиан за то, что была убежденной язычницей. История эта потрясла Петухову. Она представила себя на месте Гипатии: за ней, размахивая клюшками, бежит толпа старух, повязанных черными платочками. Они догоняют ее. Валентина