Они смотрели на меня удивлённо, как бы стараясь понять, какую загадку я несу в себе, и чем я могу их удивить. Что я скажу такое, что будет для них мудрее слов отца Гонгэ? И я вдруг понял, что нужно им говорить.
– Давайте рассмотрим, – сказал я, – чем христианство отличается от буддизма. Буддизм стремится к просветлению, а христианство – к святости. В чём же разница между этими двумя устремлениями? А разница в том, что просветление формирует взгляд на наш мир, то есть, истинное понимание того, что происходит в мире, и как нужно себя вести, чтобы проложить путь к Истине. Это и есть просветление, в то время как христианство учит людей тому, как обрести не только Истину, но и стать самому этой Истиной, иными словами тем светом, что проникает в нас из глубин мироздания. Вы можете мне возразить, что этому же учит и буддизм. Но святость и просветление разняться по степени и силе при овладении этим светом.
Далее я попытался, ссылаясь на Иммануила Канта, объяснить им, что святость является полным соответствием воли с моральным законом, но тут же поймал себя на мысли, что вряд ли восприятие крестьян и рыбаков этого городка подготовлено к пониманию европейской философии и теологии, и что, если святость, как совершенство, недоступно ни одному совершенному существу в чувственно воспринимаемом мире ни в какой момент его существования даже на Западе, то уж тем более на Востоке оно не может быть доступно и являться практически необходимым этим простым труженикам прибрежного района Японии.
Даже зная хорошо японский язык, я не смог им растолковать те категории, к которым мы привыкли на Западе. Что уж говорить об осуществлении высшего блага в мире в качестве необходимого объекта воли, определяемым моральным законом как о первом условии высшего блага.
Мне показалось по выражению их глаз, что сказанные мною слова были не совсем поняты моими слушателями, и я подумал, что, чтобы полнее отобразить свою мысль, я должен уйти от абстрактной философии и больше воздействовать на область их чувств, вызывая в их воображении более конкретные образы, но, тем не менее, сделал ещё одну попытку.
Я стал говорить им о понимании Гегелем мудрости и святости, а также о высокой истине субъективности Бога, которая проникает в нас в своём непосредственном виде, в виде света и образа самого яркого носителя этого света, а именно, Иисуса Христа.
Но и тут я видел, что они понимают меня плохо. Вдруг я вспомнил слова Николая Кузанского о свете. Я заговорил уже более вдохновлённо с учётом восточного менталитета и их представления о строении мира из пяти первоэлементов.
Я сказал:
– Как вы знаете, в мире существуют пять составляющих, которые связывают наш мир в единое целое. Это – огонь, вода, дерево, металл и земля. Взаимодействия этих составляющих даёт жизнь и энергию. Давайте рассмотрим отношения между землёй и огнём. Кузанский говорил, что земля относится к огню,