Как только кораблик остановился и мотор замолк, пес тотчас же проснулся и сладко потянулся, словно весь день приятно отдыхал на пляже. Шерсть его была еще мокрой и слипшейся, выглядел он не пойми как, и на нем не было ни ошейника, ни клейма. Он выскочил из катера, уселся на понтоне и посмотрел на меня, словно спрашивая: «Ну, а теперь чем займемся?»
Я открыл дверцу автомобиля, и он вскочил на пассажирское сиденье. Вот так жизнь подстраивает встречи между человеком и собакой, невероятным образом заставляет перекреститься их непересекающиеся траектории одним воскресным зимним днем прямо посреди бухты – тогда как логика требовала бы, чтобы человек плыл да плыл на север, глядя прямо перед собой, а собачка так и утонула бы чуть в стороне, выбившись из сил.
По дороге домой я погладил его по мордочке. Он не проявлял ни малейших признаков настороженности – как будто знал, что человек, спасший его из пучины вод, не может быть злым. Никто не станет его искать, не придет за ним. Он смело может оставаться со мной, если захочет. Я назову его Ватсон.
Я не проверял почтовый ящик уже два или три дня. Но писем особенно и не накопилось. Всего три, одно из Франции. Я узнал почерк отца на конверте. Внутри были две фотографии. На одной – папин кабриолет «Triumph Vitesse MK2» 1969 года, вид сбоку. На второй – очень четкое изображение счетчика-одометра на приборной доске, который показывал количество пройденных миль, а не километров с числом 77777 на нем.
И ничего, кроме этого. Ни словечка.
Последнее послание от отца относилось к самому началу моей жизни здесь, в Майами, в 1983 году. В нем не было ни изображений кабриолета, ни шуточек с одометром, всего лишь несколько слов: «Когда-нибудь ты станешь моим наследником».
Я приготовил для Ватсона праздничный обед в честь прибытия высокого гостя, а затем уселся на диване, чтобы подробнее изучить две фотографии, присланные Адрианом Катракилисом, попытаться найти там некий знак, ключ к расшифровке, который помог бы мне разобраться в причудливых узорах из извилин папиного мозга. После четырех лет молчания, неведения и безразличия он прислал мне фотографии своей старой машины.
Правый руль. Цвет – синяя полночь. Руль с тремя тонкими металлическими перемычками. Счетчик Смит. Автоматическая коробка передач. Кнопка «овердрайв». Два литра. Шесть цилиндров. Масляный карбюратор SU.
Я вспомнил историю появления этой машины, вспомнил все обстоятельства, при которых она возникла. Я всегда считал ее невероятно грустной.
Я вспомнил, как в последний раз увидел мать, сидящую за рулем.
Я вспомнил специфический шум глушителя.
Я вспомнил заостренную, коническую форму передних крыльев и расположение близко посаженных фар, которые придавали