Но вот автобус, резво скатившись по плавному серпантину тогда еще просто гравийной и единственной в Эвенкии дороги федерального значения Тура-Горный, выныривает из холмистой тайги и въезжает в поселок, компактно раскинувшийся на полуострове, образованном в месте слияния Нижней Тунгуски и ее притока Кочечума.
Поселок застроен преимущественно серыми деревянными двухэтажными домами, с жидкими от грязи улицами, с там и тут все еще дымящими трубами котельных, но с уже пробивающейся травкой на подсохших участках голой земли, с набухшими почками ивняка за размномастными изгородями палисадников. Но солнце уже стоит высоко и греет вовсю и весело отражается слепящими бликами от окон домов, и народ ходит уже легко одетым. Весна пришла и на эту неухоженную северную землю. И я люблю этот неуютный поселок, потому что в нем живет моя обожаемая женщина, и это к ней я спешу, преодолев тысячи километров и другие преграды.
Ключей от квартиры я с собой не брал, а потому иду сразу на работу, в редакцию. И вваливаюсь в наш общий со Светланой кабинет и, слава Богу, застаю ее на месте.
И вот это вот изумление в ее серо-синих глазах, смешанное с радостью от моего внезапного появления, тонкие руки на моей шее, эти стройные ножки в кокетливых сапожках, привставшие на цыпочки и прижавшиеся к моим, эти жгучие поцелуи-укусы становятся мне наградой за все перенесенные накануне страдания.
– Постой, – бормочу я, задыхаясь, – у меня вон что…
Я сбрасываю рюкзак на пол и вынимаю из него стоящий торчком газетный сверток, с шуршанием разворачиваю его и высвобождаю выжившие за эти вымотавшие меня два дня пунцовые розы, которые я купил на знаменитом огромном, шумном Зеленом рынке Алма-Аты, куда ездил за картошкой перед самым отъездом в аэропорт.
Кто-то в дверях кабинета тихо ахает от восторга – это к нам начинают заглядывать немногочисленные любопытные сотрудницы редакции.
– Вот, поставим их у нас в кабинете, пусть всех радуют, – говорю я. – Хотя они, конечно, твои.
– А картошка? – обеспокоенно спрашивает любимая. – Надеюсь, про картошку ты не забыл?
– Конечно, нет, – отвечаю я, снова притягивая ее к себе и целуя ее в уголок маленьких капризных губ.
– Ну, тогда пошли домой, жарить картошку…
И мы, счастливые, пошли жарить картошку.
Эдик Пашков
«Я крепкая настежь открытая дверь…»
Я крепкая настежь открытая дверь.
К салату твой стан накреня,
кричу тебе в ухо: «Иди – ка отсель
бегом под венец за меня!»
Тебя возмущение бросило в дрожь.
Оно объяснимо вполне.
«А может быть сам ты сначала пойдёшь
отсюда жениться на мне?!»
Я взял тебя в танце рукой за бедро,
и ты оттянула