Вечным грешникам – не туда…
Изучи меня, изучи,
Разгадай меня, разгадай…
А сажа нынче так бела…
А сажа нынче так бела,
Что будет нам нужнее снега.
Моя любовь не помнит зла,
А помнит рук уставших небо,
Простые правила игры,
Где губы нежность изучают…
…И снова новый год – нечаян,
И блещут яркие шары.
А сажа нынче так бела,
Её коснуться – искушенье.
В тени густых еловых лап
Мерцает розовое шерри.
И полночь радуется нам
Глазами тускло-золотыми,
И всё вокруг тебя – святыня,
Которую не запятнать.
Поёт волшебная струна
На перепутье новой боли.
Не друг тебе и не жена,
Но почему-то я с тобою.
Ты видишь эти два крыла?
Сегодня их не нужно прятать…
Побудь ещё со мною рядом…
…Покуда сажа так бела.
Это простой букварь:
Сумерки, город, жизнь.
Льёт за окном фонарь
Жёлтый тягучий жир.
Трону рукой стекло,
Капнет на пальцы свет…
Мало в запасе слов,
Много в запасе лет.
Чувствуешь? За века
Наша впитала кровь
Стылые облака,
Пасти сырых дворов,
Света скупой навар
В синей похлебке тьмы…
Это простой букварь:
Сумерки, город, мы…
Я люблю городские цветы,
В этом мире они вне закона,
Из асфальта растут и бетона,
Не теряя своей красоты.
Пьют огни фонарей, как росу,
Пьют дождей нефтяные разводы,
И хранят безупречную суть
То ли музыки, то ли природы.
Их сердца, их простые тела
Не вписать в рукотворные грани.
Им привычны объятия камня
И холодные губы стекла…
Так и ты обнимаешь меня
Одичалыми лета ночами -
Без надежды, любви и печали,
Не болея душой, не кляня.
Налюбуешься вновь – до тоски,
Припечатаешь стебель склонённый…
И увидишь: над серым бетоном
Закружат на ветру лепестки…
Мой Петербург
Мой Петербург. Осенний вечер.
Стеклянный месяц в небе рваном.
Лоскутья наших судеб ветер
Швыряет по пустым бульварам.
Несутся бронзовые кони
Безжизненными берегами.
И не согреть мои ладони
Тебе губами.
Мой Петербург. У края бездны
Мы жить привыкли постепенно;
Смотреть, как серый свет железный
Струится по гранитным венам,
Курить сырые сигареты
На чьих-то кухнях незнакомых…
И верить: всё, что не воспето –
Тут вне закона.
Мой Петербург берет – не глядя –
Подобно юности и смерти.
Надежд измятые тетради
Валяет по задворкам