Уже несколько минут я стоял и наблюдал за бабой Нюрой. Ее старческих сил уже не хватало, поэтому плач представлял собой цикличное нанизывание высоких звуков. Странно, но квадратов перед моими глазами в этот раз не было, и я осмелился на цыпочках переступить порог. Все оглянулись. Мать подбежала ко мне, взяла меня двумя руками за пальцы и постаралась увести в комнату. Но я неподвижно стоял и пытался освободить себя от её хватки. Я чувствовал что—то новое, незнакомое. Изнутри меня что—то больно щипало, словно оттягивая кожу, и я, прихрамывая, подошёл к старухе, рухнул на пол и обнял ее за ногу. Я сжимал ее крепко—крепко и наигранно всхлипывал. Это выходило как—то произвольно, я не руководил собой или, по крайней мере, мне так казалось. Позже мать всё—таки утащила меня в комнату и села передо мной на кровать. Она трясла куском ржавой дурно пахнущей селедки, пыталась заставить меня съесть это бесформенное яство, судорожно готовила меня к чему—то страшному. Помню, что мне было сложно уследить за каждым ее словом, сложно было вникнуть в то, что она говорит. Что—то про надвигающуюся опасность, про врагов… Если бы чуть медленнее… Наверное, я и вправду болен.
Оставшийся кусок истеричного дня я провёл в комнате. Слова матери оказали на меня некое воздействие: я был будто под прессом, мое свободное сознание превращалась в расплюснутый металлический пласт. Он сдавливал виски, мерзко вибрировал в ушах, заставлял сердце яростно колотиться. Я лёг спать. Старался вспомнить, что пыталась донести мать, но отчаянный пресс жадно давил все появляющиеся мысли. Этот пресс, наверное, и есть моя болезнь.
Сон, к счастью, оказался сильнее. Он подавил панические атаки, резко нападавшие на моё нутро. Тем более во сне я часто видел черно—белые снимки какой—то радостной счастливой семьи, поэтому спать любил. Представлял на их месте нашу.
Но в эту ночь долго поспать мне не удалось. Сон прерывал какой—то вражеский грохот, грубые голоса и частый топот огромных ботинок. Я постарался насильно проснуться и поверить, что это сон. Не смог. С трудом поднялся с постели – ноги судорожно дрожали, сердце отчаянно билось свободными рифмами.
И снова мне было страшно выходить из комнаты, с каждым шагом вперед я пятился на два назад, но потом… Резко послышались нечеловеческие крики, больше похожие на вой израненного животного. Предчувствие меня не подводило. Кажется, к нам заявились те, о ком мать запрещала говорить