Я улыбнулся максимально мило. Когда-то давно я заметил за собой этот тип улыбки, он меня часто выручает. Я мог бы стать каким-нибудь проходимцем… ну, альфонсом там, не будь у меня исковеркана психика. Что-то во мне есть такое. Иногда проявляется.
Кошка тем временем забралась на кровать и стала наблюдать за рюкзаком, который все больше наполнялся вещами. Постепенно в него влезло почти все, что было на комоде, в нем утонули ноутбук и фен.
Лиза застегнула рюкзак и попыталась закинуть его на плечо. Он оказался слишком тяжелым, и мне пришлось взвалить его на себя.
Мы вышли на улицу. Луна сегодня была не такая яркая, как последнее время. Тучи застилали звезды, было чертовски темно и тихо. Когда луна пропала в одной из туч, я достал телефон и стал светить нам под ноги. За спиной у меня криво висел плохо собранный Лизин рюкзак, а мой чемодан бил меня по ноге. Было неудобно и холодно.
Лиза несла под курткой кошку, у которой смешно торчала голова и вибриссы. Эта ошалевшая дурында ничего не соображала. Ее же могли удавить без суда и следствия. Это, верно, так бы и произошло, если бы не такое благоприятное – с этим уже не поспоришь – стечение обстоятельств, как мое существование. Подумать только, да ведь я уже и забыл, что именно так было и с Лизой…
Мы плелись в ночь, в какой-то дом, вероятно, на такой же окраине, но только в другой части города. С каждым шагом мне становилось все лучше и лучше. Затхлость проклятого дома Кайновых незаметно просочилась в мой разум, и я только сейчас начал осознавать, насколько несвободным ощущал себя эти две недели. Я шагу боялся ступить – это неприятно признавать, но это так. Я слишком пекся о том, чтобы никому не мешать, а меня все равно смешали с грязью. Можно совершенно ничего не делать – никого не трогать, ни во что не ввязываться, возлюбить ближнего своего – и тем не менее остаться в дураках. Что-то здесь не так. Неужели мир настолько несправедлив?!
Ян сразу обрадовался нам, а когда сообразил, что Лиза тоже остается, его глаза засверкали от восторга. Он выделил ей отдельную комнату на первом этаже, рядом со своей, и был невероятно внимателен, так обходителен, любезен. Сразу побежал на кухню, открыл бутылку красного и бутылку белого, какие-то рыбные консервы… Достал бокалы из семейного сервиза, нарезал сыр, положил маслины на белое блюдечко… В общем, он очень старался и, разумеется, не ради меня. Тут все было ясно.
В гостиной шумел телик, показывали «Бойцовую рыбку». И я сразу залип. Много лет у меня нет телевизора, и он всякий раз завораживал меня, когда я бывал – что случалось нечасто – у кого-нибудь дома, особенно если в комнате полумрак, как здесь.
Я уселся на диван, который стоял прямо посередине большой гостиной с печкой по типу камина. Оранжевый торшер горел в углу возле телевизора. Люстры здесь не было.
Ян с Лизой были на кухне, о чем-то разговаривали, смеялись. Мне вдруг стало обидно. Это мелкое чувство травило меня по пустякам, и я уже тогда понимал всю его гнусность. Кажется, я говорил себе: «Может