«Я вам и теперь докладываю, – писал он[159], – сообщите мне напрямик, какое мне будет от государя утешение, или милость, или содержание, и успокойте меня, выпустив из этой неверной земли и показав мне опять христианскую обедню и молитву[160].
Не подобает ни государю, ни России, чтобы я, будучи христианином и царевичем, странствовал по Татарии».
Князь Цицианов отвечал Александру[161], что он вовсе не имеет нужды скитаться и проживать в чужих землях, и если пожелает возвратиться и поехать в Россию, то будет принят с должным уважением. Главнокомандующий в то же время приглашал возвратиться в Грузию всех князей и дворян, удалившихся в Персию вместе с царевичами. Обращаясь к ним, как к соотечественникам, князь Цицианов обещал исходатайствовать полное прощение тем, которые возвратятся и не пожелают скитаться по чужим землям, а у тех, которые останутся в Персии, грозил отнять имения, никогда не впускать в Грузию, и тогда, писал он, «навеки лишатся отцы детей, а дети родителей».
Дворянин Захария Джораев вызвался доставить но назначению письма князя Цицианова и получил 100 руб. на дорогу. Впоследствии оказалось, что Джораев так охотно принял на себя эту комиссию потому, что был посредником в переписке царевичей Александра и Теймураза с царицею Дарьею, которой и привез четыре письма из Персии. Письма эти были отобраны прежде, чем они попали в руки царицы.
«Ваш сын Александр и внук Теймураз, – писали они в одном из писем[162], – целуем вашу милостивую к нам руку. Если изволите знать о нас, по милости Божией мы здоровы. Перед сим от нашего государя (шаха) получили мы весьма дорогие халаты; он изволит быть к нам очень милостив и паше дело с Божиею помощью устроится по вашему хотению; все вести о пас расскажет вам порознь Захарий…»
Отобранные письма у Джораева и беседы царицы с князьями в селении Мухран заставили князя Цицианова, в предупреждение могущих случиться новых беспорядков, напомнить Дарье о необходимости ее отъезда в Россию. Говоря, что к 15 сентября дорога будет исправлена и мосты на Тереке готовы, он просил царицу поспешить отъездом и уведомить его, когда полагает она выехать[163]. «Сия мера строгости, – писал князь Цицианов графу Кочубею[164], – хотя неприятна ни мне, ни ей, но тем не менее необходима».
Отговариваясь невозможностию выехать из Грузии, по причине болезни, царица писала князю Цицианову, что она не в силах встать с постели[165], «а если не могу встать и ступить ногою, – говорила она, – то ходить уже, конечно, не буду в состоянии; выше поясницы во мне действительно есть жизнь и душа, но ниже поясницы мое тело всячески лишено жизни и во мне уже никакого здоровья не обретается. В бытность мою здесь два раза, я доходила от этой болезни до такого положения, что едва