Аннабет так и не сумела вытянуть всю правду из дядюшкиных адвокатов. Рэндольф определенно внес в завещание изменения накануне смерти. По всей вероятности, наш дядюшка догадывался, что жить ему уже недолго, терзался чувством вины передо мной и хотел оставить мне нечто вроде посмертной записки. А может, он переписал завещание по указанию Локи. Ладно, пускай завещание – это ловушка, но волк-то что тут делает?
В стенном шкафу никаких секретных бумаг не оказалось. В ванной я тоже не обнаружил ничего примечательного, если, конечно, не считать целой горы полупустых бутылок от «Листерина»[8]. Бельевой комод был буквально забит темно-синими трусами-брифами – хватило бы, чтобы упаковать целую армию Рэндольфов. Причем все трусы были тщательно отутюжены, расправлены и аккуратно сложены. Есть в мире вещи, которые умом не понять.
Этажом выше располагались еще две спальни, обе пустые. Без всяких волчьих туш, пылающих рун и глаженых трусов.
На самом верху раскинулась библиотека. Вот именно что раскинулась – она была даже больше, чем та, в кабинете дяди Рэндольфа. На полках разместилась довольно хаотичная подборка художественной прозы. Один угол занимала крошечная кухонька с мини-холодильником, электрическим чайником и – БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ, РЭНДОЛЬФ! – без малейшего намека на шоколад. Из окон открывался вид на зеленые черепичные крыши Бэк-Бэя. Лестница в дальнем конце библиотеки, судя по всему, вела на крышу.
Перед отделанным мрамором камином стояло уютное кожаное кресло. Посредине в мраморе была вырезана (кто бы сомневался!) оскаленная волчья башка. На каминной полке возвышалась серебряная трехногая подставка, а на ней покоился скандинавский рог для питья. С кожаным ремешком и в серебряно-рунной оправе. Таких рогов в Вальгалле хоть пруд пруди. Но здесь, на камине у дяди Рэндольфа, рог смотрелся диковато. Рэндольф вроде никогда не славился страстью к медовухе. Может, конечно, он эрл-грей из этого рога потягивал.
– Мадре де Диос[9]! – выдохнул Алекс.
Я уставился на него в изумлении. Он при мне никогда не говорил по-испански.
Алекс постучал пальцем по одной из фотографий на стене и обратил ко мне лицо со злорадной ухмылочкой:
– Ой, не могу! Это же ты, да?
На фотографии была моя мама с ее вечной мальчишеской стрижкой и сияющей улыбкой, в джинсах и походной фланелевой рубашке. Она стояла в полом стволе сикаморы и держала на руках малютку Магнуса со светло-золотистым пучком на голове. Малютка Магнус пускал слюни, и его серые глазенки красноречиво говорили камере: «Ну и какого лешего вы меня сюда приволокли?!»
– Ага, я, – признался я.
– Ты был таким милашкой, – хихикнул Алекс. – Эй, ты чего?
– Ха-ха.
Я разглядывал фото на стенах. Надо же, дядя Рэндольф развесил наши с мамой снимки как раз напротив своего кресла. Как будто мы и впрямь для него что-то значили.
С другой