К могиле князя явились только две…
Вокруг могилы и жен с малолетним князем стояли плачевные сосуды, и плакальщицы-жены, словно старые лебедицы в белых одеяниях, сидели тучно, распустив крылья. Долгая причеть, словно облако, клубилась над огнем-сварожичем и проливала дождь на лики жен.
И вот настал тот миг, когда средь белого дня похоронный град на время омертвел. Его насельники застыли кто где стоял: скрипучая телега, запряженная тройкой белых коней, громыхая вползла на середину стана. Кося кровавым глазом, ударили кони в землю, встали, и трубный их глас оледенил живых!
То явилась сама Княгиня Смерти со дочерьми – непорочными девами в одеждах ослепительно белых. Они в тот же час у телеги поставили свой шатер, снесли пожитки и распрягли коней. Княгиня Смерти – старуха с непокрытой головой – обрядилась в черемный саван, рдеющий как угли, перепоясалась ремнем и с дочерьми направилась к могиле.
Гои, расступаясь, кланялись ей и отводили взоры.
Плач у могилы оборвался. Княгиня торопливо вскочила, покрыла Святослава плащом – чтобы даже тень старухина не пала! Тут же подвернулся кормилец Асмуд и унес прочь княжича, спрятал в шатре и остался охранять: неразумный младенец мог ненароком убежать и явиться перед очи Княгини Смерти. А стоит ей взглянуть на дитя – и очарование смерти погасит радость жизни.
Старуха же в саване ступала властно, ибо весь похоронный стан был ее уделом, а насельники его, от князя до холопа, платили дань и были под десницей.
Круг плакальщиц расступился, и Княгиня Смерти склонилась над ложем спящего, приложилась ухом.
– Усоп, – пропела и распрямилась со скрипом. – Ну, пусть еще поспит. Рано будить, корабль не совсем снаряжен.
И взором острым уставилась на жен. Княгиня Ольга вдруг потупилась и сжалась: прелестный взор смерти был манящим, истомлял скорбящую душу. И лишь образ сына, стоящий перед глазами, пересилил очарование!
Креслава же, напротив, очами встретилась с Княгиней Смерти, встрепенулась, подалась к ней гибкой веткой.
– Кто из вас пустится в Последний Путь с мужем? – спросила старуха гласом Роженицы. – Кто наречется быть ему женою вечной?
– Я! – в тот миг откликнулась Креслава, ибо ждала сего. – Я нарекаюсь женою вечной!
– Добро, – промолвила старуха, и дочери ее в тот миг подхватили наложницу и повели к своему шатру.
Креслава радостно запела, засмеялась от счастья, словно земная невеста. Опомнилась княгиня и, не сдержавшись, вскинула очи, прошептала:
– Не смей избирать ее!.. Верни назад Креславу!
– Не я тут избираю, – вздохнула та. – Сама жена по своей воле. Я слыхала,