Мама принялась показывать ей квартиру. Я ретировалась на диван и притворилась, будто смотрю прогноз погоды, который предрекал дождь до конца недели, до конца девяностого года, до конца столетия и даже до конца времен. Голоса мамы и Ай Мин спешили друг за другом, как вагончики канатной дороги, раз за разом перемежаясь молчанием. Я заразилась напряжением, воцарившимся в доме, и мне стало казаться, что пол сделан из бумаги, что повсюду вокруг написаны слова, которых мне не прочесть; и что один бездумный жест может снести все это до основания.
Поели мы вместе, рассевшись за обеденным столом. Мама убрала центральную доску, превратив стол из яйца в круг. Она даже прервала болтовню, чтобы наградить меня взглядом, в котором ясно читалось: прекрати пялиться.
Я то и дело случайно пинала ногой коробки под столом, отчего Ай Мин подпрыгивала на месте.
– Ай Мин, тебе не холодно? – весело осведомилась мама, не обращая на меня ни малейшего внимания. – Я сама, пока не переехала в Канаду, зимы вообще не видела.
– В Пекине зима была, но меня это устраивало. На самом деле я далеко оттуда выросла, на юге, где было влажно и тепло, так что, когда мы переехали в Пекин, холод оказался мне в новинку.
– Я в столице никогда не бывала, но слышала, что туда из западных пустынь пыль наносится.
– Так и есть, – с улыбкой кивнула Ай Мин. – Пыль тогда и в волосы, и в одежду лезет, и даже в еду.
Сидя напротив нее, я видела, что ей и правда уже все девятнадцать. Усталые глаза Ай Мин опухли и неожиданно напомнили мне скорбное лицо мамы. Думаю, порой такое бывает – смотришь на человека и понимаешь, что внутри он полон слов. Возможно, он и держит их за зубами от боли или от замкнутости – или, может, из хитрости. Возможно, эти слова заточены до бритвенной остроты и жаждут пустить кровь. Я почувствовала себя разом и ребенком, и взрослой. Я хотела, чтобы нас с мамой оставили в покое – но по причинам, которые я сама толком не могла выразить, мне хотелось быть рядом с Ай Мин.
– А что значит “минь” в “Ай Мин”? – спросила я по-английски, пиная коробку, чтобы придать своим словам больше веса. – Это то “минь”, которое “понимать”, или “минь”, которое “судьба”?
Обе они посмотрели на меня.
– Ешь свою курицу, – сказала мама.
Дочь изучала меня с выражением удовлетворения на лице. В воздухе между нами она начертила знак – 日月. Солнце и Луна, сведенные воедино, чтобы обозначить понимание или яркость. Самое обычное, повседневное слово.
– Мои родители хотели выразить идею “аи миинь”, – сказала она, – “лелеять мудрость”. Но ты права, тут есть подвох. Идея… м-м… не то что бы лелеять судьбу, не совсем, но принимать ее, – она вновь подхватила свою миску и запустила в мягкий рис кончики палочек.
Мама спросила, не нужно ли ей чего и не хочет ли она, может, чем-нибудь заняться.
Ай Мин отставила миску.
– Честно говоря, я, кажется, давно уже нормально не высыпалась.